В обычной жизни Фёдор Иванович на русском общался мало. Он был из дворянской семьи, а в то время принято было вести светские беседы по-французски, вся переписка тоже велась на французском. Да и по долгу службы, находясь десятилетиями за границей, ему приходилось говорить на других языках.
Но как любитель российской словесности, Тютчев писал стихи только на русском языке . Как будто только русский язык мог предать его пылкую, страстную, влюбчивую натуру.
Многие критики считают лирику Тютчева самой сильной в мире, на протяжении нескольких веков.
Нужно сказать, что с любящими женщинами Тютчеву везло всю жизнь.
Не нужно думать, что молодой юноша попал так рано за границу только благодаря своей исключительности. Одарённый молодой человек очень рано начал влюбляться, и первая его связь с простой дворовой девушкой, Катюшей Кругликовой была очень нежелательной партией. Родители, используя свои связи, сделали всё чтобы отправить сына подальше от первого увлечения. План сработал. За границей молодой человек быстро забылся и нашёл себе другие предметы для обожания. Каждый раз Фёдор влюблялся всерьёз, по-настоящему. Каждый раз бросался в объятия новой страсти с новым пылом. Он не сделал по-настоящему счастливой ни одну свою женщину. Он это понимал. Именно поэтому многие его стихи пронизаны душевной болью. Стихотворное мастерство отразилось в каждой выстраданной строчке.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
В период дипломатических миссий, наш соотечественник провёл за границей 22 года. В этот период он дважды женился, от каждого брака получил по трое детей. На Фёдоре очень сильно отразилась смерть первой жены, хотя отношения уже были омрачены изменой, со стороны поэта.
Кроме законных браков у влюбчивого мужчины случались другие романы, и все влюблённости поэта находили отражение в его оживлённых, многоликих, многогранных, раскрашенных стихах. Он был удивительно честен в собственном творчестве. Писал о том, что его поразило, удивило, всколыхнуло. В его стихах всё понятно, не нужны длительные объяснения, не теряется главная нить.
Мир любви поэта - это нежная чувственность и счастье, вместе с фатальными страстями и страданиями.
Эта девушка влюбила в себя молодого дипломата по приезде за границу. Не только Тютчев стал её жертвой. Слишком хороша была пятнадцатилетняя красавица. Благодаря этой взаимной любви, закончившейся расставанием, мы читаем стихи, написанные поэтом спустя тринадцать лет
И ветер тихий мимолётом
Твоей одеждою играл
И с диких яблонь цвет за цветом
На плечи юные свевал.
Их пути разошлись. Родители желали для дочери более выгодной партии, и нашли её. Влюблённый Теодор, как называли Тютчева за границей, был подавлен и смущён до крайности.
Равнодушно и беспечно,
Легковерное дитя,
Нашу дань любви сердечной
Ты отвергнула шутя.
Свою юношескую любовь Амалия и Теодор пронесли через всю жизнь. Уже в преклонном возрасте, случайная встреча в июле 1870 года, подарила настоящий шедевр русской классики.
Я встретил вас – и всё былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое –
И сердцу стало так тепло…
Это произведение настоящее чудо, ставшее впоследствии самым узнаваемым романсом, вплоть до наших дней.
Это первая жена дипломата. Добрая, светлая женщина. С ней Фёдор был счастлив, любил её. Молодая пара первое время скрывала свой брак, созданный без родительского благословения. К тому же Элеонора была лютеранкой. На момент знакомства с Теодором имела четырёх детей. Но как известно, любовь не знает границ. Женщина буквально боготворила мужа. Но страстная натура поэта постоянно искала большего, новые источники вдохновения, отчего женщина нередко страдала. Занятый дипломат стихов своей первой жене посвятил мало, но есть одна настоящая жемчужина.
Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой -
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой…
Это произведение написано через десять лет после ухода Элеоноры из жизни, что только подтверждает чувства поэта к своей первой супруге.
Это вторая жена Тютчева. Отношения с ней начались ещё до смерти первой супруги. Вот стих написанный в 1836 году, за два года до того времени когда поэт овдовел.Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой иx пламенно-чудесной,
Когда иx приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…
Есть одно произведение, по поводу которого биографы затевают споры «Она сидела на полу...» Одни считают, что оно посвящено Эрнестине, другие уверены - это послание Елене Денисьевой. Написано в 1858 году, и, вероятно, всё же именно вторая жена, от усталости собственных чувств, от желания напомнить себе о погасшем душевном огне, от невозможности возврата в начальную точку своим спокойным бунтарством, привела поэта в смятение.
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Невозможно обойти стороной стихотворение, настоящий шедевр. Он подложил его в альбом гербария своей супруги. Она нашла его только спустя два года после смерти Тютчева.
Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была -
Ты, ты, мое земное провиденье!..
Любовь, которая случилась у Тютчева в зрелом возрасте, дала самое большое количество стихотворений. Весь Петербург был занят обсуждением личной жизни поэта. Его возлюбленная, Елена Александровна Денисьева, была прикована к нему четырнадцать лет, до самой своей смерти. Эта женщина родила троих детей и трагически умерла на руках поэта.
Это была молодая женщина. Она родилась в тот год, когда Тютчев впервые женился. Матери у Елены не было, она воспитывалась у тётки. Тётя была старшая инспектриса Смольного института благородных девиц, куда и определила свою племянницу.
Девочка была умна, впечатлительна, образована, блестяще владела языками, имела шикарные манеры. Будучи особой высокопоставленной дамы, могла бы сделать блестящую карьеру придворной дамы. На тот момент это было высшее достижение для женщины.
Но роковая связь с Фёдором Ивановичем разрушила все начинания. Это был большой скандал, а положение в свете стало для молодой женщины унизительным. Елена полностью доверилась Фёдору Ивановичу, который долгие четырнадцать лет жил на две семьи.
Один за другим на бумагу ложатся стихи, порой полные отчаяния
Любила ты, и так, как ты любить -
Нет, никому не удавалось!
О господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...
В минуты полной откровенности Тютчев сам говорил, что он несёт в себе, какое-то свойство неимеющее название, нарушающее всякое равновесие в жизни. Он говорил об этой непомерной жажде любви. Расставаясь с кем-либо, из своих любимых женщин говорил о том, что он не может выносить сам себя, становясь жалким и скучным.
Любовь, любовь - гласит преданье -
Союз души с душой родной -
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой...
И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец...
Он, конечно, понимал, в какое положение поставил свою любимую. Его это волновало и беспокоило.
Душа, душа, которая всецело
Одной заветной отдалась любви
И ей одной дышала и болела,
Господь тебя благослови!
Последняя любовь закончилась трагично. В возрасте 38 лет умирает Елена, меньше чем через год умирает двое её детей.
Все стихотворения, написанные в честь Елены Александровны были бережно собраны Фёдором Фёдоровичем, общим сыном Денисьевой и Фёдора Ивановича.
Все биографы, критики и литературоведы «снимают шляпу» перед его женой Эрнестиной, которая приняла всё как есть. С самого начала она говорила, что не может осуждать эту женщину, потому что в своё время её отношения тоже начались при живой первой жене, и носили характер супружеской измены.
Эрнестина была непросто супругой поэта. Она была ему настоящим другом на протяжении многих лет:
✔ вела хозяйство;
✔ растила и воспитывала шестерых детей, троих от первого брака, троих совместных с Фёдором;
✔ решала банковские финансовые вопросы;
✔ простила Фёдору все измены, фактически он умер у неё на руках.
А Денисьевский цикл незакончен и после смерти Елены. Вот отрывок из стихотворения 1964 года, написанного в день её смерти.
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня...
Тяжело мне, замирают ноги...
Друг мой милый, видишь ли меня?
А вот через год, в 1965 года, как гимн вечной, неизбежной, неугасимой любви.
По ней, по ней, свой подвиг совершившей
Весь до конца в отчаянной борьбе,
Так пламенно, так горячо любившей
Наперекор и людям и судьбе,-
По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
Но и себя не давшей победить,
По ней, по ней, так до конца умевшей
Страдать, молиться, верить и любить.
Об этой женщине, двенадцатилетней спутнице и хранительнице души замечательного русского поэта, дипломата, философа и публициста Федора Ивановича Тютчева известно очень мало, несмотря на все кажущиеся обилие документов и писем, хранящихся в обширных архивах усадеб Мураново и Овстуг…
Неизвестны ни дата ее рождения, ни подробности жизни ее в отчем доме, ни события детства, ни история первого ее замужества. Неизвестно о ней – ничего, вплоть до встречи ее с Поэтом.
Элеонору Феодоровну Тютчеву, урожденную графиню Ботмер, в ее долгом, незримом путешествии по волнам вселенской, космической и просто – человеческой - памяти неотступно и всегда сопровождал и сопровождает лишь легкий флер загадки, неких мучительных сожалений, некоего тайного восхищения и некоей же неизбывной, тайной вины пред нею человека, которого она любила, вероятно, более самой себя и более шестерых детей своих.. Впрочем, ее «милый Теодор» всегда был для нее немного беспомощным ребенком, она и в домашних письмах называла его «наш дитятя».. Так что, на самом деле у нее было семеро детей, но последний, боготворимый ею беззаветно, отличался странной способностью временами впадать в глубокие размышления и говорить рифмически….
Увы, но все, что я знаю о прелестной красавице с пышными темными кудрями и нежным, почти детским, овалом лица, красавице «дотютчевской поры», это то, что она родилась в семье немецкого дипломата, графа Карла - Генриха – Эрнеста фон Ботмера и его жены Анны, урожденной баронессы фон Ганштейн.
Две старинных дворянских важных частицы «фон», две капли древних и почтенных немецких родов, слившись в единое целое Семьи, явили миру четырех сыновей, наследников графских гербов и титула, и двух прелестных дочерей – погодков: Анну и Элеонору, Нелли, как ее ласково называли в семье. Получив строгое, классическое домашнее воспитание, с обязательными длинными баснями барона Готлиба - Карла Пфеффеля, сказками братьев Гримм, мифами о волшебном кольце Нибелунгов, романами и элегиями Гете, прогулками в парке семейной виллы, частыми путешествиями по роду службы отца - в Италию, Францию и Швейцарию, гербариями – альбомами, вечерним чаем около пяти и безмятежным сном в девять часов вечера, Нелли Ботмер к шестнадцати годам превратилась в стройную, весьма привлекательную особу с мягким голосом, осиной талией, белыми ручками, восхитительно сдержанными манерами и безупречным вкусом, умеющую тщательно разливать чай в гостиной, составлять букеты для салона и писать отменно вежливые письма на безупречном немецком и французском с приглашениями к чаю или обеду и поддержать любую беседу в присутствии важных сановников дипкорпуса, будь то дуайен или даже сам папский легат!
Как и когда графиня Эмилия – Элеонора фон Ботмер вышла замуж за русского дипломата, секретаря российской миссии в Мюнхене Александра Карловича Петерсона, доподлинно неизвестно, но к 1826 году она уже носила вдовье платье и имела на руках трех сыновей сирот: Карла, Оттона и Альфреда. У нее был скромный, но очень уютный дом в Мюнхене на Каролинен – плац, как раз напротив здания русской миссии. На вечерах, даваемых этой миссией, точнее, ее первым секретарем, князем Григорием Ивановичем Гагариным и его помощником, бароном Александром Сергеевичем Крюденером, от лица русского Императора, и познакомилась прелестная графиня - вдова с Теодором Тютчевым, прибывшим в баварское посольство сверхштатным помощником секретаря почти сразу со скамьи Московского университета.
Тютчев не замечал Элеоноры Петерсон совершенно, его темные ореховые глаза горели влюбленным огнем только при встрече с женою начальника - блестящею баронессой Амелией, но последняя лишь ласково поддразнивала юношу, говорившего в присутствии «коронованной» баронессы (*Она была двоюродной сестрою русской Императрицы!) часто невпопад, и превращаясь из блестящего, крутолобого остроумца с растрепанными вихрами в растерянного мальчишку, только что выпорхнувшего из уютного родительского гнезда.
Элеонора же влюбилась в него сразу и беззаветно. Она была старше его на четыре года и мягкая, обаятельная ее красота не шла ни в какое сравнение с блеском и чарами баронессы Амелии. Она оставила в сердце Теодора рану навсегда. Краем уха восхищенная и влюбленная мадам Петерсон слышала, что Теодор даже готовился несколько лет назад стреляться из – за прелестной своей пассии (* тогда еще незамужней графини Лерхенфельд.) и страшная дуэль не состоялась лишь благодаря тому, что вмешался в это опасное дело верный слуга мсье Тютчева, Никита Хлопов, написавший испуганное письмо в Москву, родителям вспыльчивого юноши. Скандал кое-как замяли, но с тех пор сотрудники дипмиссии с опаскою посматривали на Теодора: да, он несомненно, умен, блестящий острослов и светский лоск отлично скрывает порывы его страстей, но кто знает, что может прийти ему в голову?!...
27 января / 9 февраля 1829 года* (*дата установлена С. Долгополовой – автор.) мсье Теодору Тютчеву пришла в голову счастливая идея сочетаться браком с Эмилией –Элеонорой Петерсон, урожденной графиней Ботмер, в греческой православной церкви Салькирхен, в Мюнхене, в присутствии четырех ее братьев, из которых особенно весел и блестящ был средний - вечный гуляка Ипполит; ее не менее очаровательной сестры Клотильды, любительницы поэзии и споров; ее скучной и глуховатой тетушки - баронессы Ганштейн, и - нескольких друзей со своей стороны, в том числе, князя Ивана Потемкина, непосредственного своего начальника.. И отчего так случилось, никто ясно объяснить не мог – от одиночества ли, нахлынувшего внезапно, от тоски ли по родине, на которой перед этим молодой дипломат побывал, находясь в краткосрочном отпуске, от любовной ли досады, боли о Другой, недосягаемой...
Но досада и боль те вскоре прошли, ибо Нелли сумела полностью пленить сердце молодого дипломата – поэта, и окружила его такою заботливостью, которая до недавнего времени могла ему лишь сниться в туманных и ласковых снах об оставленной Москве. Молодые были пылко счастливы, «неизменно приятная, прелестная» Элеонора и ее сестра Клотильда составляли мужу и зятю обожающе преданную кампанию во всех его прогулках и занятиях. Вместе читали книги, отвечали на письма, принимали друзей, обустраивали дом, хлопотали о судьбе сыновей Элеоноры. Теодор неустанно строчил письма родным в Россию с просьбами похлопотать о помещении подраставших мальчиков - пасынков в морской кадетский корпус в Санкт – Петербурге, и по вечерам возился с ними, усердно приготовляя их к экзамену по русской истории, и часто рисуя с ними не то картинки, не то кляксы гуашью и акварелью. Черноглазая Элеонора нежно смеялась над « милыми художествами своих четырех мальчиков», но тотчас обратила внимание Теодора, что особенно уверенно держат карандаш и кисти в руках Оттон и Александр. Карл же более выказывал наклонностей не к изящному, а к точным наукам, хотя не очень понятные ему строфы русских рифм, слетающие иногда с уст отчима слушал весьма внимательно.
Скоро мальчики Элеоноры привыкли к тому, что их маленький дом, обставленный изящными вещами, привлекает внимание все большего и большего числа людей, среди которых бывали и такие знаменитости, как Г. Гейне и А.Шеллинг – строгий педант - ученый.
Семья Тютчевых так подружились с Генрихом Гейне, приехавшим в Мюнхен в конце ноября 1827 года, что поэт вскоре дня не мог помыслить без общения со «своим лучшим здешним молодым другом» как он называл Теодора. Вместе с семейством Тютчевых Гейне даже отправился в небольшое путешествие по Швейцарии, о котором столь поэтично написал потом в своих знаменитых «Путевых заметках». А споры с философом – лектором Шеллингом, в светло - кремовой гостиной маленького дома на Каролинен – плац порою не утихали до самого утра. Уютные семейные вечера «с серебряным чайным прибором на столе, двумя свечами и приятным разговором», (*А. И. Тургенев) часто и плавно перетекали в интереснейшую беседу, со множеством гостей, с музыкою, спорами, смехом, шарадами и туром вальса в конце с прелестною, неизменно оживленною хозяйкою, которая танцевала изящнее иных великосветских дам и даже - баварских принцесс, несмотря на свое деликатное положение будущей матери. Салон Тютчевых вскоре сделался одним из самых изысканных и знаменитых в городе, несмотря на безыскусную простоту обстановки.
Иван Гагарин вспоминал о Мюнхене той поры: «Общество, в котором мы жили, состояло из дипломатического корпуса, тогда довольно многочисленного и трех – четырех местных домов. Мы составляли как бы колонию.
Было там, наконец, и баварское общество с маленькими дворами - вдовствующей супруги кюрфюрста Карла – Теодора, вдовствующей королевы, герцогини Лейхтенбергской, и других влиятельных особ. Зимою все они, а также главы местных знатных домов и иностранные послы устраивали балы и праздники. Все это составляло общество весьма блестящее и весьма приятное, в котором можно было встретить и прелестных женщин и умных мужчин.
Германское добродушие не исключало изящества и было лишено чопорности, благодаря соседству и влиянию Франции и Италии». Но к числу европейских центров Мюнхен не принадлежал, хотя король баварский Людвиг Первый и мечтал превратить свою столицу в « новые Афины». Питомец Гетингеннского университета, король, занявший престол в 1825 году, неустанно приглашал в Мюнхен ученых, художников, поэтов, мыслителей.. Именно так в городе появились Петер Корнелиус, А. В. Шеллинг, Генрих Гейне.. Как насмешливо писал П. П. Вяземский, будучи проездом в Мюнхен «город напоминал залу, в которой много богатой мебели кое - как и пока расставленной, вообщем, Мюнхен может быть признан приготовительным курсом к Риму…»
Но в этом «римском» Мюнхене была и еще одна «негласная достопримечательность» – второй секретарь русской миссии (*Он получил это назначение семнадцатого апреля 1828 года – автор.) Теодор Тютчев.
«В этом маленьком мире Тютчев был на своем месте – вспоминал далее князь Гагарин. – Он вносил в гостиные свой пылкий ум, ум скрывающийся под несколько небрежною внешностью, который, казалось прорывался помимо его воли, ослепительными остротами: его находили оригинальным, остроумным, занимательным..»
Да, многие из иностранных дипломатов, побывавших ту пору в Мюнхене, долго хранили в памяти часы, проведенные в доме Тютчевых. Кто хоть раз в жизни встречал его и говорил с ним, тому уже мудрено было забыть его, так непохож он был на других, так выделялось впечатление, производимое его речами.. Всю страстность и пылкость увлекающегося, не лукавого сердца вкладывал он в движение мысли своей, весь опыт много и тонко чувствующей души. Он не хранил своих писем, не вел дневников, не тщился запомнить водопадом низвергающиеся на листы поэтические строфы.
За него это делали другие. Жена, к примеру.
Элеонора – Нелли, влюбленная в русского супруга со всем страстным пылом зрелой женщины, знающей не только романтическую сторону любви, но и испытавшей уже полною мерою пряную горечь вдовства и оглушенную пустоту душевного сиротства, всегда неистово сожалела о том, что недостаточно хорошо знает русский язык, чтобы записывать за мужем послушною рукою летучие грезы его воображения или петь ему по вечерам под звуки фортепиано русские романсы на стихи Пушкина, которого он просто обожествлял, называя свою славянскую вязь рифм «малозначащим бумагомаранием», впротивувес его чудным строкам, смысла которых Нелли тоже не понимала, но тайной музыкою которых от души восторгалась!
Впрочем, петь романсы Элеоноре хотелось не столько для того, чтобы унять в душе Теодора тоску по снегам оставленной им давно Родины, сколько для того, чтобы побороть ужасные приступы хандры и скуки, отчаяния и скептического безволия, все чаще и чаще охватывающего честолюбивую, пылкую душу любимого мужа. Приступы эти неумолимо - холодно отбрасывали странную, резкую, черную тень на настроение всего солнечного их дома, их веселой, дружной семьи.
«Вы знаете, что такое Теодор, когда он скучает!» - с ужасом писала Нелли его брату Николаю Ивановичу, поверенному всех семейных тайн и дел Теодора, вечному ходатаю за него перед родителями, особо же - перед экзальтированной, властной и не по возрасту романтичной маменькою, Екатериной Львовной, царившей и капризничающей в своем доме в Армянском переулке, с пылом некоей владетельной особы.
Теодор любил матушку свою Екатерину Львовну по сыновьи восторженно, со всем пылом почтительности, без меры, но иногда Нелли казалось, что он столь же без меры опасался и материнского гнева, пусть выраженного лишь на бумаге, в торопливых, длинно – неряшливых, чуть наискось, строках толстых писем, еженедельно получаемых из из Москвы. Меж тем, гневу матушки причины, увы, всегда находились! Вполне определенные.
Семья сына - дипломата все увеличивалась, а жалования скромному второму секретарю русской миссии никто прибавлять не собирался. В 1829 году у четы Тютчевых появилась дочь Анна, а следом за нею, с разницею в полтора - два года, еще две прелестных малютки – Дарья и Екатерина. Тютчев снисходительно – ласково называл дочерей своих «коллекцией барышень» и то и дело вынужден был в письмах к родителям обращаться с тактичными и не очень просьбами о денежном воспомоществовании. Они, разумеется, не отказывали и - помогали, но любой вскользь брошенный ими намек о расточительности, легкомыслии, недостаточном служебном рвении, даже самый легкий и мягкий, приводил мятущуюся и страдающую душу гордого самолюбца, коим всегда был ее ненаглядный Тютюерль* (*домашнее имя Тютчева в пору жизни Элеоноры Феодоровны – автор.) в такое уныние и черную меланхолию, что у нее опускались руки, и она не знала, что делать!
Плакала, молилась, подписывала заемные векселя тайком от мужа, закладывала в ломбард кольца и броши, аграфы и шали, серебро и сервизы, отыскивала все необходимое для бытия семьи на дешевых распродажах и в малоизвестных светской публике Мюнхена магазинах, перелицовывала воротнички и манжеты на сорочках Теодора, перешивала платья, несла в починку обувь, которую впору было бы выкинуть в кучу мусора, писала нежнейшие, благодарные письма «маменьке» - свекрови, вкладывая меж листами тонкой бумаги портреты девочек - малюток, рисунки Александра и Оттона, изображающие то вид из окна их гостиной, то замки в окрестностях Мюнхена, а то и силуэт самого Теодора, задремавшего в вольтеровском кресле с газетою в руке.
Пылкий стиль писем почитательницы Гейне и Гете неизменно смягчал сердце капризной старушки, ее романтически настроенная, восторженно - поэтичная душа то и дело безоглядно влюблялась в музыкальный строй фраз далекой германской невестки, заочно очаровывалась ею, и свекровь, забыв об упреках, в ответных письмах своих мягко и ласково звала «милого эльфа Нелли» в далекую Москву, или хотя бы - в Санкт - Петербург, где старшие Тютчевы иногда живали зимами.
Екатерине Львовне хотелось повидать внучек, познакомиться с мальчиками Петерсон, чьи акварели она развешивала у себя по стенам гостиной и гордо наклеивала в альбомы… Но радости родственной встречи все время мешали разные сложности. В основном, денежные. Но не только. И упреки возобновлялись вновь. А на лице нежного германского эльфа то и дело появлялась скорбная складка, а мягкая линия губ превращалась с течением времени в скорбно сжатую черту. Она запечатлена даже на портрете, эта черта. И передана Элеонорой Феодоровной в наследство трем своим дочерям. Она стала истинно фамильной. Но что же все – таки послужило причиной ее возникновения? Может быть, ответ на это дадут строки писем Э. Ф. Тютчевой и воспоминания современников?
В чудом уцелевших в пыли архивной письмах Элеоноры Феодоровны к деверю и свекрови есть горькие строки, ошеломительные признания, многоточия и обрывки, в которых возможно угадать кровоточивые раны сердца и души, беззаветно отданных чувству растерянной, нежной, всепоглощающей любви, ничего не просящей взамен.
Я взяла на себя смелость процитировать те листки, в которых особенно виден внутренний мир Женщины, что умела столь пылко любить, понимать, прощать, терпеть, а, может быть, и – ненавидеть, то есть воспринимать мир во всей его полноте, многоцветье красок, звуков, чувств, ощущений. Вот они:
… Вы советуете мне, дорогой друг, откровенно объяснить родителям наше положение. Я и сама не желала бы ничего лучшего, я всегда полагала, что это было бы вполне естественно. Но в подобном деле я не могу действовать вопреки воле Теодора. Каждый раз, когда я заговариваю об этом с ним, он находит массу возражений, справедливость которых я понять не могу, поскольку они касаются, главным образом, особенностей характеров и обстоятельств, мне неизвестных. Но я прекрасно понимаю, что касаться этого вопроса не позволяет ему его деликатность.. Увы, я отнюдь не неблагодарна и очень хорошо сознаю, что они сделали для нас более того, на что мы имели право рассчитывать, но вместе с тем, я уверена, что если бы они знали, к чему обязывает нас наше положение (*дипломатический статус Ф. И. Тютчева), они поняли бы, что при десяти тысячах рублей содержания приходится делать кучу долгов, чтобы вести дом, и таким образом вполне естественно, что затруднения наши должны были увеличиться.
Конечно, если бы после уплаты нашего долга Беллилю* (*венский банкир, ведущий дела семьи – автор.) Теодор мог получить место барона Крюденера, (барон А. С. Крюденер ожидал нового назначения. На его место в дипломатических кругах Мюнхена прочили Ф. Тютчева. Надежды не оправдаллись. После отъезда барона Крюденера в Россию первым секретарем русской миссии был назначен князь Г. И. Гагарин. Тютчев оставался его помощником, без прибавки жалования. Автор.) я не желала бы ничего лучшего, и надеюсь, что обретя некоторое спокойствие, я заставила бы Теодора забыть свои честолюбивые мечты или, по крайней мере, добилась бы того, чтобы они не омрачали нашу жизнь.. Еще раз, дорогой Николай, посоветуйте, что мне делать? Вы знаете Ваших родителей, знаете их характеры, их взгляды, я рассчитываю на Вас. Могу ли я говорить с ними без стеснения? Не упрекнут ли они меня за то, что я обращаюсь к ним, тогда как Теодор молчит?....
«Понимаете ли Вы, что случилось? Нет.. Это начало конца. Приезд Гагарина, отъезд милого Потемкина.. нечто неопределенное, искаженное, смутное и испытующее, - все это давит, как кошмар.. Словом, Вы знаете Теодора, а потому, умоляю Вас, придите мне на помощь.. Я знаю, вы единственный человек, который может обратить к здравому смыслу эту безрассудную голову. Что до меня, то я сама слишком впечатлительна и, чувствуя себя в подобные минуты слабой и одинокой, легко поддаюсь этому нравственному унынию; хоть я и сама знаю, как невероятно он все преувеличивает, у меня недостает сил сопротивляться его дурному настроению и подавленности – подумайте же, к чему это нас приведет?... Вы сами знаете, если Теодор чем либо задет или предубежден, он уже сам не свой; его натянутый и обиженный вид, его колкие фразы или хмурое молчание – все искажает его обычное обхождение, и я понимаю, что он производит неприятное впечатление..»
Элеонора Феодоровна, как могла, старалась смягчить напряженность в отношениях между самолюбивым супругом и его новым начальником, сгладить острые углы светскими любезностями, визитами, чаями и прочей «дипломатической мишурою». Она всячески уговаривала мужа предпринять какие-то решительные шаги к упрочению свой дипломатической карьеры. Ей удалось как то сломить гордость Теодора. Четырнадцатого июня 1833 года она с радостью сообщала деверю: «Мне кажется, что дело идет на лад. Тютчев имел с Гагариным особый разговор, который несколько успокоил его, а еще вчера вечером я отметила, что настроение его меняется к лучшему… В июльском письме к деверю – духовнику она добавляла: «Я, наконец, волей – неволей преодолела ту робость, а, может быть, и чувства приличия, которые до сих пор мешали мне деятельно вмешиваться в служебные дела Теодора. Между нами говоря, мой друг, я чувствовала себя очень неловко при этом дебюте, мне показалось, что я глупо присваиваю себе право покровительства или опеки над мужем.. Я.. сделала то, что могла, но это по сути дела ничего не значит. Судите сами, можете ли Вы на столь шатких основаниях давать Белиллю заверение, что сумма, которую мы просим, будет ему возвращена в течении года?.. Через две - три недели Евгения Гагарина* (*Сына посланника Г. И. Гагарина, чиновника российской миссии в Мюнхене. Автор.) собираются отправить в Вену, следовательно, мне нужно будет постараться, чтобы Гагарин до этого времени похлопотал за Теодора… Теодор писал Вам, что желал бы поехать повидаться с Вами в Вену. .. Я не прочь отправить его немного прогуляться, он, как мне кажется, делает глупости или что – то на них похожее.. Безделье - вещь коварная. Друг мой, не подумайте только принимать что либо всерьез, слава Богу, это всего лишь шутка. Единственное, что я действительно думаю, это, что Теодор легкомысленно позволяет себе маленькие светские интрижки, которые, как бы невинны они не были, могут неприятно осложниться. Я не ревнива, и у меня для этого, как будто нет оснований, но я беспокоюсь, видя, как он сумасбродничает; при таком поведении человек легко может оступиться…»
Бедная, милая Элеонора Феодоровна! По своей всегдашней привычке смягчать острые моменты в жизни, она и своей сердечной боли покинутой супруги тщетно пытается придать изящный вид веселой дамской болтовни, пряча под снисходительной улыбкой над сумасбродством любимого супруга растерянность и отчаяние.. Интрижки обожаемого ею до забвения самой себя Теодора впервые за много счастливо - спокойных « после- крюднеровских» лет внезапно обрели легко узнаваемые всем городом яркие черты «мефистофельской вдовушки из Ратисбонна»* (*А. И. Тургенев) - блистательного украшения всех аристократических гостиных Мюнхена – баронессы Эрнестины фон Деренберг, урожденной фон Пфеффель, дочери знаменитого дипломата, «министра в Париже»* (А. И. Тургенев.) и внучки не менее знаменитого баснописца, и переросли в мучительный, почти пятилетний, роман! Своенравная умница, воспринимающая свою красоту, как некую силу, которой подвластно все и вся, повергла в светских салонах Мюнхена к своим ногам не только пылко увлекающего и увлекающегося второго секретаря русского посольства, но и его друга и соотечественника, путешественника и журналиста Александра Тургенева.
Друзья по салонной болтовне и спорам о политике, они неожиданно стали соперниками, но, к вящему неудовольствию баронессы - красавицы, отнюдь не врагами. Все перепитии своего неудавшегося романа с огненноглазою баронессою, овдовевшей в одночасье в вихре балов, после мюнхенской эпидемии холеры в 1833 году, Александр Иванович блестящим «психологическим пунктиром» записал в своем «Дневнике». Обратимся к же его скупым страницам, читатель!
«30 марта 1834 года. Поджидали вдовствующую королеву. Нас ввели в гостиную, тут уже был весь двор, красавиц пять или шесть, вдовочка, наша Криденер, и вдали - графини Гих и Кильмансег, кои меня узнали.. Пригласили после в залу концерта, дамы уселись: довольно тесно. Я стоял подле вдовушки - красавицы… Слушал, но более смотрел на нее..
3 апреля 1834 года. «Тютчев был у меня, приглашал к сардинскому посланнику. Вечер у сардинского посланника, разговор с графом Гихом, с принцем и мадам Криденер о минихских *(*Сохранются во всех цитатах особенности произношения и орфографии Тургенева. Автор.) красавицах. Не спускал глаз с милой вдовушки Дернберг – Фефель, она на днях едет к отцу в Париж, на четыре месяца…..»
6 апреля.. « Восхищался новым дворцом Кенигсбо.. Какая роскошь в массах! Во фресках! Сколько вкуса и знаний! Мы обошли все этажи. Этот дворец должен принадлежать королю – стихотворцу.. Миллионы погребены в этих стенах, но как то совестно упрекать в трате за такую роскошь!. Вальсировал после с Ирш, Криденер, Арко, Гих, мадам Дернберг, все – болтали, но она смолчала во время танцев!»
Эрнестина фон Дернберг всерьез кружила голову старому ловеласу Тургеневу, но - ему ли одному? 14 апреля 1834 года, побывав на одном из светских вечеров, Тургенев старательно записывает с видимой гордостью: « Я отбил ее от всех, заставил слушать – себя, просил – быть моим ангелом хранителем, спасти меня от.. Она поняла. Сказал ей все, дошло до того, что запретила распостраняться далее, испугавшись подслушиваюших и подглядывающих – Уехала.» Кто были эти все – Тютчев, папский посланник, французский поверенный в делах? Неизвестно, но напряжение нарастало. Каждый миг своего романа Тургенев заносил в журнал. Уже всерьез опасаясь, что он не один царит в сердце своенравной вдовы.
17 апреля. « Читал журналы.. В саду встретил вдовушку. Вечер у сардинского посланника, и заглянул в лакейскую Сетто, нигде не нашел вдовы и – уехал..
18 апреля. «В разговоре с Тютчевым встретил вдовушку. Обедал дома, вечер у Шеллинга на чтении поэзии графа Платена, оттуда к Сетто, где уже нашел вдовушку и пролюбезничал с нею до одиннадцати с четвертью. Проводил в карету. Она кокетствует или любит: и то и другое к чему приведет меня?..»
19 апреля. «Вечер на бале у графини д"Арко, она не приехала – была в Шлейсгейме, обедала у Сетто у с нунцием и Тютчевым (последний по ней – как бы собрат для меня)..
22 апреля… «Пробыл у Сетто до полуночи. Сперва была вдовушка любезна, но при других стала отворачиваться..»
23 апреля. «.. Идучи по своей улице встретил ее с братом. Остановились; она держала в руках букет цветов. Я оторвал для себя один, она улыбнулась…»
Тургенев много говорил о вдовушке - кокетке с соперником Тютчевым, это доставляло им обоим какое-то странное удовольствие, смешанное со сладкою, неизбывной болью. Александр Иванович замечал, что Тютчев - по сердцу, вообще – человек страстей, признающий в любви лишь сиюминутную яркость желаний и буйство чувств. Для него любовь не могла долго быть тщательно - спокойным и плавным течением широкой реки, он предпочитал всему этому бурное низвержение водопада, каскады струй, игру солнца и ветра в брызгах, которые эти каскады могли оставить после себя. Всегда - мучительный пожар сердца, всегда - новизна и трепетность любовной тайны, разговоры полунамеками и загадками, некие несбыточные обещания, тайные поездки за город и даже - в другие страны и города, об руку с насмешливой, чуть холодной, манящей Возлюбленной увлекали Теодора гораздо более, нежели приятное спокойствие семейного вечера, чаепитие в гостиной при свечах и домашние прогулки по окрестностям Мюнхена: весь этот немецкий, бюргерский, размеренный, предсказуемый быт, салонные сплетни, досужие разговоры, посольские интрижки, которыми он тяготился без меры. Тургенев тщетно и ревниво пытался открыть другу глаза на суть «ратисбоннской копии Мефистофеля в дамском обличии»… Светская дама, в большой моде, привыкла играть сердцами, исподволь заберет в бархатные коготки, не опомнишься, а вырываться начнешь - прикует незримыми цепями: вздохами, слезами, невинностью отчаяния.. И всему этому можно было бы поверить, если б не жесткая прямая черточка ее рта и стальной холод миндалевидных, темнокарих, почти ч то черных глаз.. Их омут страшит безотчетно. Куда очам этим до мягкой прелести взора Элеоноры Феодоровны! Тютчев должен быть осторожнее, иначе.. Кто знает, чем все это может окончиться? Лучше не будить спящих демонов..
«Тютюерль», огорченно вздыхая, отвечал другу, что видит прекрасно, суть ее характера, привыкшего властвовать и подчинять во всем, до мелочей, до дна души, но – любит, любит баронессу - хищницу без меры, ибо – противуположность так притягательна.. В Нелли, увы, этого нет. Она так спокойна, его милая Нелли, так безмятежна! Она вся в домашних хлопотах и заботах о детях, ей неведомы мучения обоженной страстной тайной души, неведома опустошающая раздвоенность!
Тургенев предостерегающе грозил Теодору пальцем: нельзя быть разрушителем собственного прочного счастия. Ведь он стал смыслом жизни Женщины, полюбившей со всею отчаянностью глубокой, романтичной натуры, и потому - опасно будить огонь ненависти, который может проснуться в душе, обиженной явной изменою. Проснуться, заполыхать и внезапно выжечь все, что там поселилось прежде!
Нельзя обрекать женщину, познавшую ужас смерти на горечь потери любви!
Теодор не слушал друга. Гибельный роман его развивался все сильнее, о потерявшем голову русском дипломате неустанно и жарко судачил весь Мюнхен. Эрнестина Дернберг спешно выехала в Эглофсгейм, оборвав на полуслове бессвязный лепет признаний А. Тургенева, которому по его словам, и честь и сердце предписывали всюду следовать за нею» *(* Из письма Жуковскому и Вяземскому от 24 июня 1834 года) Но весьма поощрила безумный пыл Теодора Тютчева, презревшего условности и рванувшегося следом….
Ее альбом - гербарий, любовно собираемый более двадцати с лишним лет, хранит загадку тех дней в порывистых надписях – титрах над засушенными былинками, лепестками и стеблями: «Воспоминания о счастливых днях, проведенных в Эглофсгейме!! Цветы, сорванные 5 июня 1835 года!!!» «Воспоминания о 20 марта 1836 года!!!». « Воспоминания о моем отъезде из Мюнхена!! Понедельник, 18 июля 1836 года…»
Последующая страница в альбоме баронессы была тщательно вырезана. Какую тайну она хранила? Никому не ведомо сие..
Элеонора же Тютчева писала о тайнах своего сердца матери мужа, в далекую и давно мечтанную Россию, которая казалась ей теперь сущим раем и избавлением от непреходящего угара страсти безрассудного любимого: «Любезная маменька, в вашем письме есть строки, которые заставили биться мое сердце и вызвали слезы на моих глазах. Неужели же это возможно, чтобы этою зимой мы все соединились в Петербурге?!.. Признаюсь, именно теперь эта возможность привлекает меня более, чем когда – либо. Не знаю, что тому причиной – тяжелые дни, которые я провела в Мюнхене, или все то неприятное и ложное, что заключено в положении Теодора, но пребывание в этом городе мучительно тягостно мне, и я живу лишь надеждою на то, что так или иначе все должно измениться..»
Письмо это было написано в июле 1836 года, в Фарнбахе, небольшом горном курорте, куда Элеонора Феодоровна Ботмер - Тютчева на лето отправилась вместе с детьми. Врачи настоятельно рекомендовали ей подлечить расшатанные попыткой самоубийства нервы. Она не писала впечатлительной, экзальтированной свекрови о том страшном решении, которое приняла в один из дней апреля 1836 года, вскоре после рождения дочери Дарьи. Не решилась шокировать воображение матери мужа, тщательным описанием картины, ужаснувшей многих, знавших семейство русского дипломата. Вместо нее это сделал сам отчаянно влюбленный Тристан – Теодор, в писме к своему другу, князю Ивану Гагарину. Почему он решился сделать это – написать о семейной драме во всех ее мельчайших деталях и подробностях? Послание князю Ивану преследовало, несомненно, двоякую цель: самоуспокоение, самоправдание в глазах общества. И, может быть, не только перед людьми, но и пред Небом. Слабая, наивная попытка. Она была Тютчевым предпринята. Но - не оправдала его.
Версии отчаянно влюбленного и испуганного дипломата и отца семейства никто, разумеется, не верил, но суть событий, изложенная им в письме, была такова:
«2 - 3 мая 1836 года. …Вчера вечером, когда я писал Вам, я не мог решиться рассказать Вам о постигшем меня грустном событии. Однако, тщательно взвесив все обстоятельства, я предпочитаю изложить вам, все как было, чтобы Вы не придавали значения ложным и преувеличенным слухам. Вот что случилось.
Моя жена казалась совсем оправившейся после того, как она отняла от груди своего последнего ребенка. Доктор однако, не без тревоги ожидал возобновления известного физиологического периода. Действительно, утром того дня, когда произошло событие, этот период проявился сильнейшими схватками. Ей сделали ванну, которая ее облегчила. Так как к четырем часам она казалась совсем спокойной, я отправился обедать в город. Я вернулся домой в полной уверенности, что все благополучно, и тут узнал о случившемся несчастии. Я бросился в ее комнату и нашел ее простертой на полу, обливающейся кровью. Позже она сама рассказывала мне, что через час после моего ухода (* несомненно, на свидание с баронессой Дернберг! Автор.) она почувствовала как бы сильный прилив крови к голове, все ее мысли спутались, и у нее осталось только одно сознание неизъяснимой тоски и непреодолимое желание освободиться от нее во что бы то ни стало. По какой – то роковой случайности ее тетка *(*баронесса Ганштейн- автор.) только что ушла, ее сестры не было в комнате, когда начался припадок. Принявшись шарить в своих ящиках она напала вдруг на маленький стилет – кинжал, лежащий там с прошлогоднего маскарада. При виде его она влдруг поняла, что ей надо делать, и, в припадке полного исступления, нанесла себе несколько ударов в грудь. К счастью, не один не оказался опасным. Истекая кровью *(* Значит, раны, все же были достаточно глубоки. Какой же тогда глубины были страдания Элеоноры Феодоровны, если она, имея на руках дочь – младенца и еще целый выводок детей, нуждавшихся в ее внимании и опеке решилась покончить с собою?.. Последнее можно лишь представить, да и то – вряд ли удастся…) и испытывая ту же неотвязную тоску, - продолжал Тютчев своем странном, немного сбивчивом письме, на следующей странице, - она спускается с лестницы, бежит по улице, и там, в 300 шагах от дома, падает без чувств. Люди Голленштейна, которые видели, как она выбежала, последовали за нею и принесли ее домой.. В течении суток жизнь ее находилась в опасности, и привести в сознание ее удалось только после того, как ей поставили сорок пиявок. Теперь она вне опасности, что касается самого главного, но нервное потрясение еще долго будет давать себя чувствовать…
Такова истинная правда об этом происшествии и причина его чисто физическая. Это прилив к голове.. Вы не минуты не будете в этом сомневаться, зная ее и истинное положение вещей.. То есть, князь Гагарин знал более, чем автор письма мог и хотел сказать? Вероятно. Но далее в письме виноватого супруга идут другие строки, написанные более твердым почерком, уже с полным присутствием духа, в истинно дипломатическом стиле: « И я жду от Вас, любезный Гагарин, что если кто - нибудь в Вашем присутствии вздумает представлять дело в более романтическом, может быть, но совершенно ложном освещении, Вы во всеуслышание опровергните нелепые толки…»
Увы, князь Гагарин не решился внять просьбе друга!
Во время приезда Тютчева вместе с семьею в Санкт – Петербург, весною 1837 года, по гостиным Европы и российской столицы уже вовсю гуляла другая новость: «Эрнестина Дернберг, прелестная вдовушка, обогатела после смерти дипломата – отца, но у нее есть и другое «богатство» - брюшко от Тютчева..» (* Здесь косвенно цитируется «Дневник» А. И Тургенева. Запись от 17 декабря 1836 года ЛН. т.97. кн. 2. стр. 85 - 86.)
Справедливости ради, здесь надо сказать, что документального подтверждения сей неловкий слух никогда и нигде не нашел, но мало ли как можно было спрятать в те времена «в воду концы» фамильных, любовных, альковных тайн?! Уединенное житье в деревне, чистый воздух, крестьянская семья для приемного ребенка, приличная сумма на содержание и, наконец - неизбывное чувство вины, заставляющее даже в счастии второго, столь долгожданного брака опускать глаза перед молчаливо укоряющим, кротким и печальным взором старшей падчерицы Анны. Отношения с нею настолько не сложились, что в первый же год желанного своего замужества Эрнестина Феодоровна Тютчева стала умолять супруга как можно скорее поместить Анну и ее сестру Китти в Смольный институт, где можно было видеть девочек лишь в выходные и дни летних вакансий. Эрнестина смогла ладить лишь с крошечною Дарьей, благо, та почти не помнила матери! Собственные дети баронессы Нести от Тютчева всегда были при ней, она не отпускала их от себя и на шаг, единственной своей дочери Марии, дала отменное домашнее воспитание, даже ни на миг не помыслив для нее о карьере фрейлины при дворе русских императриц, в то время как все три дочери Элеоноры Тютчевой исправно и молчаливо несли этот тяжкий придворный крест, до тех пор, пока одну из них не вынудило к отставке вконец расстроенное такою жизнью здоровье, другую – позднее замужество, а третью - желанная тишина деревенской глуши. Но все эти линии судьбы «тютчевской коллекции барышень» имеют отношение уже к совершенно другим историям, другим романным коллизиям. А нам нужно во что бы то ни стало, вернуться к нашей, еще не законченной… Итак, продолжим рассказ…
В душе Элеоноры Феодоровны, несмотря на все внешнее спокойствие и выказываемую при сильном присутствии духа наружную безмятежность, и после выздоровления всецело царило смятение. Она постоянно рвалась прочь из душившего ее Мюнхена. Как только появилась надежда приехать на весну и лето в Санкт – Петербург, в письмах Элеоноры Феодоровны к родным ее мужа словно прорвалась плотина, сдерживающая горечь перенесенных обид и страданий. Она писала Е. Л. Тютчевой из Мюнхена 16 февраля 1837 года, с трудом сдерживая отчаяние: « Клянусь Вам, любезная маменька, Теодору необходимо прервать то существование, которое он здесь ведет, - и если для себя я этого хочу, то для него я этого требую, - в полной перемене обстановки я вижу единственное для него спасение. Если бы Вы знали, если б Вы только видели, любезная маменька, каким он стал за год, - подавленный, больной, удрученный, опутанный множеством неприятных и крайне болезненных для него отношений,*(*Намек на роман с баронессой Нести Дернберг. – автор.) освободиться от которых он не способен в силу уж не знаю какого душевного бессилия, - если бы Вы, также как и я видели его, Вы бы убедились.. что вывезти его отсюда – волею или неволею – значит, спасти ему жизнь. Более я ничего не могу сказать Вам – есть тысячи вещей, которые трудно высказать, а написать тем более невозможно, но если я, связанная с этой страной столькими привязанностями, вынуждена признаться, что пребывание здесь стало для меня невыносимо, - то, судите сами, каково ему, не имеющему здесь ни корней, ни будущего..» Милая Элеонора, как всегда, в первую очередь думала только нем, а он, огорченный и опустошенный страстью и нескладывающейся карьерой, сетовал в письме родителям от 12 января 1837 года « Мой удел при этой миссии довольно странный. Мне суждено было пережить здесь всех и не унаследовать никому.» За более чем пятнадцать лет дипломатической карьеры своей блестяще образованный, умный, полный энергии Тютчев не смог подняться выше чина самого младшего с секретаря посольства – второго Что мешало ему сделать карьеру? Нежелание прислуживаться, строптивость блестящего ума или же - некое разрушительное личностное начало, которое всегда в нем присутствовало? Наверное, так.
Ведь, несомненно, в Северной Пальмире отлично знали об ореоле любовного скандала, что неотступно сопровождал молодого дипломата. Некая духовная незрелость, беспечность, постоянное кружение в вихре собственных страстей, все эти «романические» черты никак не могли импонировать сухости и строгости дипломатических канонов и правил жизни, разработанных в тиши министерских кабинетов указами императоров и канцлеров… В случае дипломатической карьеры чиновнику при иностранном дворе или правительстве могли проститься даже и некоторые политические симпатии и вольности, но уж никак ни пренебрежение нормами этики, ведь дипломат представлял собою страну, по его поведению судили о нравах державы..
…В мае, при помощи родителей, приславших необходимые денежные средства, и коллегии министерства иностранных дел, которая предоставила Тютчеву отпуск, семейство его, наконец, выехало в Россию. Но и там жизнь не порадовала Элеонору Феодоровну яркостью красок. Постоянные хлопоты Теодора о новом назначении – он надеялся получить место посланника в Турине - долго не давали результатов, большая семья проживала в дорогой северной столице то, что имела от его жалования почти сразу все, до последней копейки.
Светский шум несолнечного Петербурга несколько утомлял расшатанные частыми хворями и моральными переживаниями нервы Элеоноры. Она тосковала по жизни в Мюнхене, уединению, тяготилась неявною, но прочной материальной зависимостью от родителей Теодора, хотя при встерече совершенно очаровала собою все семейство, особенно любимую сестру Теодора, Дашеньку, Долли, приехавшую специально для встречи с невесткою и племянницами из Москвы. Свекровь Екатерина Львовна тотчас же захотела иметь портрет прелестной невестки и исполняя свой каприз, заказала его у новомодного портретиста П. Соколова, но и он не очаровал души Элеоноры, оставшись недоконченным. Ее любимый «Тютюерль» получил назначение в Турин, она стремилась тотчас последовать за ним, но доктора не позволяли, удерживали силою. Теодор удерживал тодже. Письмами. Почему, она не знала. Страшилась возникновения вновь подле Теодора той, властной «мюнхенской тени». Безотчетная тревога снедала ее. Теодор беспрестанно писал родным о ее хрупком здоровье, о стесненных средствах, об опасности для нее дальнего путешествия, о необходимости и важности ей непременно бывать в светских салонах Петербурга, к примеру, у графини Нессельроде – любезной жены его начальника - поддерживать знакомства…Шутливо сетовал на «Турин, который ничтожен в отношении дела и еще более ничтожен в отношении развлечений. На полтора листа рассказывал о католическом ханжестве царящем в этом городе во время поста и о любовных интрижках которые наполняли все театральные ложи на ближайшие два – три месяца карнавала. Она не могла понять, зачем он писал: «Сюда следовало бы присялать всех людей, одаренных романическим воображением. Ни что так не способствовало бы их излечению, как зрелище того, что здесь происходит.. Ибо то,что во всяком другом месте, является предметом романа, следствием некоей страсти, потрясающей существование, и в конце концов, губящей его, здесь становится результатом полюбовного соглашения и влияет на распорядок обычной жизни едва ли не больше, чем завтрак, обед или ужин…» (*Из письма Ф. Тютчева – родным. Турин
Имел ли он ввиду себя, говорил ли о ком то отвлеченно? Она пыталась чем то занять и успокоить себя, но с истомленное сердце ее и вся истосковавшаяся душа были только с ним. Тень вдовушки Дернберг, «мадонны Мефистофеля пугала ее все больше, ибо властный призрак этой женщины все более и более превращался в явь рядом с раздраженной, опустошенной душою Теодора. И Элеонора Феодоровна решилась. Отринув уговоры родных и сестры, беспрестанно писавшей успокоительные письма из Вены и Мюнхена, она порывисто собралась, упаковала вещи и на пароходе «Святой Николай» 26 мая 1838 года отправилась в Турин, вместе с тремя своими дочерьми. Она выбрала самый быстрый путь, но во время плавания ей пришлось пережить то, что через месяца три с небольшим унесло ее в могилу, до основания сокрушив остатки здоровья и духовных сил. Рассказывать о пережитом родным у нее не хватало духа. Как всегда, перо из ее слабых рук подхватывал Теодор.. Обратимся к листкам его писем:
«Когда вы получите это письмо, любезнейшие папенька и маменька, со дня гибели парохода «Святой Николай» минет полтора месяца. Поэтому не будем о ней говорить.. Не знаю, известны ли Вам подробности этой катастрофы. Газеты всячески умалчивали о них. Эти подробности ужасны. Из десяти был лишь один шанс на спасение. Помимо бога, сохранением жизни Нелли и детей я обязан ее присутствию духа и ее мужеству. Можно сказать по справедливости, что дети дважды были обязаны жизнею своей матери… Я спокойно сидел в своей комнате в Турине – это было 11 числа сего месяца, когда мне пришли сообщить, что «Св. Николай», вышедший 14/26 мая из Петербурга, сгорел в открытом море дотла… Что со мною было, что пережил я в эти минуты, представить едва ли возможно!
Вы знаете теперь, что мы потеряли все.. Вещи, деньги, бумаги. Четыре тысячи рублей, которые Государь, по прошению, соблаговолил пожаловать жене моей, ушли на покрытие дорожных расходов и на приобретение самого необходимого. Не могли ли бы Вы, без особого осложнения для Ваших денежных дел,выдать мне мой пенсион за два года вперед? Ибо, поскольку министерство, по видимому, склонно оставить меня поверенным в делах больше, чем на год, то в дальнейшем я мог бы свободнее обойтись без Вашей помощи – сейчас она мне необходима.»
Родители Теодора всецело разделили с семью сына постигшее их несчастие. Иван Николаевич Тютчев тотчас по получении этого письма выслал сыну необходимую сумму и подписал к оплате, выданный Элеонорой Феодоровной в Гамбурге заемный вексель на сумму в четыре тысячи рублей. Карл Нессельроде с которым деятельная Элеонора Феодоровна, несмотря на жесточайшее нездоровье, встретилась в Гамбурге, обещал выхлопотать ей дополнительное пособие для возмещения убытков, вызванных катастрофой. Пособие было назначено 10 августа 1838 года.
А 16 августа того же года Элеонора Феодоровна писала свекрови о начавшем налаживаться туринском житье – бытье семье нового поверенного в делах при Сардинском дворе:
« Вы знаете, что по приезде в Мюнхен, я там встретилась с Теодором, и если бы я была здорова, мы тотчас продолжили бы путь, но ни врачи, ни Теодор на это ни согласились, и я осталась еще на две с лишним недели, принимая всякие лекарства. Наконец, опасение, что я буду причиною того, что Теодор нарушит служебный долг, заставило меня потребовать отъезда во что бы то ни стало, тогда как врач обязательно хотел отправить меня в Киссинген здесь. Но, видя, что Теодор не согласится со мною расстаться, я все бросила, и вот мы здесь. Эта последняя часть пути была для меня весьма мучительна по причине моего нездоровья. Мы остановились в гостинице, и, несмотря на все наши усилия, только несколько дней тому назад нашли необходимый дом. Жить мы будем в пригороде, главным образом по причинам экономическим, так как квартиры здесь много дешевле Теперь нам нужно приобрести обстановку и я занята поисками торгов и случайных вещей, но купить ничего не могу, по той простой причине, что у нас нет денег, и мы еще не знаем, будут ли они у нас и когда. Того, что я привезла из Гамбурга, нам хватило только на то, чтобы добраться до Турина. Кассир миссии выдал Теодору вперед его жалование за сентябрь и на это мы живем.. И хотя я имела благоразумие купить в Гамбурге белье и одежду для меня и детей, (*Пожар случился глубокою ночью и многие пассажиры «Святого Николая» выбрались на берег в чем были. Пиджак, сапоги, шейную косынку и платок продрогшей Элеоноре Феодоровне с тремя маленькими дочерьми, изумившей всех пассажиров и капитана судна своим беспредельным мужеством, пожертвовал молодой Иван Тургенев, совершавший тогда первое свое заграничное путешествие. Много позже он описал все пережитое им в ту ночь в великолепном рассказе «Пожар на море», увековечив образ Элеоноры Тютчевой в трепетно – восхищенных строках, подарив ей имя «госпожи Т***» - автор.) – нам придется покупать вновь такое множество вещей совершенно необходимых, что я прихожу в ужас при одной мысли об этом.
Не решаюсь говорить Теодору о своих заботах! – он и так подавлен, не знаю, что тому причиной – климат или чрезвычайно замкнутый образ жизни, который он вынужден здесь вести, - думаю, что то и другое, вместе взятое, увеличивают известную вам склонность его к раздражительности и меланхолии, значит, необходимо, чтобы я, насколько могу, избавляла его от всяких мелких домашних забот, которые озлобляют его, но помочь которым он не умеет.. Я желаю только одного, чтобы этот период расстройства в наших делах был не слишком тягостен для Теодора: около двух недель он состоит в должности поверенного в делах, а так как в дипкорпусе как раз теперь произошло много изменений, то приходится и визиты делать, и у себя принимать, наконец, обязанности, связанные с его положением, делают для него вдвойне тягостными эту неурядицу и это безденежье..
И, словно спохватившись и устав говорить о грустном, Элеонора Феодоровна добавляет в конце листа несколько полушутливых, нарочито спокойных, отвлеченных строк, опять не упоминая о себе: «Город красив, хотя однообразен и скучен: страна прекрасна, но удушающая жара и пыль не позволяют наслаждаться ими. Мы все, даже дети, изнываем и обессилены этой огненной атмосферой. Город опустел. Остались только несколько лиц дипломатического корпуса. Мы были очень приветливо приняты ими..»
Это было последнее письмо Элеоноры Феодоровны Тютчевой родным своего супруга. 28 августа / 9 сентября 1838 года она скончалась после двух недель жесточайших страданий. К нервному истощению прибавилась жестокая простуда, окончившаяся не то лихорадкой, не то скоротечною горловою чахоткой, приведшей к роковому исходу Врачи оказались бессильны помочь ей. После смерти супруги Федор Иванович впал в состояние тихого помешательства и близкие всерьез опасались за его рассудок. В Турин из Варшавы немедля поспешил брат Тютчева, Николай. То, что он увидел, поразило его до глубины души. Молодой тридцатилетний брат – дипломат был седым, как лунь. Он целых три дня и три ночи, не двигаясь, просидел около гроба жены, гладя ее ледяные руки, волосы, лоб, что то тихо говоря ей, постоянно мешая русские слова с французкими и немецкими, умоляя ее открыть глаза, встать, очнуться, не покидать его и детей и простить, простить, простить.. Что простить – никто не мог разобрать. Федор отказывался принимать еду и пищу, выходить на улицу, видеть солнечный свет. Заботу о детях приняла на себя сестра покойной Элеоноры, Клотильда Ботмер и старая, неугомонная незаменимая тетушка Ганштейн… Жизнь замерла в доме Тютчева.
В октябре 1838 года он написал письмо В. А. Жуковскому, в котором были такие строки: « известившись вчера только прибытии великого князя Александра Николаевича в Комо, не замедлю туда явиться, и от Вас, я, Вам чужой, почти вовсе незнакомый, жду и надеюсь утешения.» «Горе и воображение» , - так охарактеризовал В. Жуковский свою первую встречу с Тютчевым 25 октября 1838 года. Тютчев провел в Комо около десяти дней. Затем, в свите великого князя Александра Николаевича выехал в Милан, где пробыл до 10 ноября. 13 ноября он вернулся в Турин к своим обязанностям, но уже в начале декабря 1838 года был в Генуе, где в то время находился и его брат Николай Иванович, и королевский двор Сардинии и русский Великий князь - Наследник, вместе с В. А. Жуковским, и… Эрнестина Дернберг, тайно приехавшая к возлюбленному через несколько дней после его встречи с братом.. Более они уже не расставались, решив вступить в новый 1839 год рука об руку.
Тютчев постепенно ожил, «опять стал Карамзин духом» - по выражению Жуковского, который несказанно изумился перемене, столь скоро происшедшей в сердце и душе молодого вдовца. Узнав же о причине обновления натуры Тютчева Жуковский был шокирован странной двойственностью его натуры: «с пылкими слезами скорбит об одной и почти тут же уверяет, что безмерно любит другую».. *(*Цитата дословна.)
Этой двойственности натуры Ф. И. Тютчева, его способности словно бы заново и всегда переживать чувства и ощущения давно ушедших лет будет изумляться не один
В. А. Жуковский.
16 мая 1846 года дочь поэта и дипломата соовсем уже взрослая, фрейлина двора, Анна Феодоровна Тютчева запишет в свой дневник - альбом странную беседу с отцом, которая началась внезапно в тот майский вечер и показалась ей ошеломительной по своей пронзительности воспоминаний и тому чувству скорби, что пряталось за простыми и задумчивыми словами:
«Нынче, дочь моя, мы с тобою существуем в двух разных мирах. Тот, в котором живешь ты, уже не мой мир. Мы столь же отличны друг от друга, как лето отличается от зимы. А ведь и я был молод! Если бы ты видела меня за пятнадцать месяцев до твоего рождения./. Мы совершали тогда путешествие в Тироль: твоя мать, Клотильда, мой брат и я… Как все было молодо тогда, и свежо и прекрасно. А теперь это всего лишь сон. И она также, она, которая была для меня жизнью, - больше чем сон: исчезнувшая тень. Она, которая была столь необходима для моего существования, что жить без нее казалось мне невозможно, как жить без головы на плечах. Ах, как это было давно; верно тому уже тысяча лет.. Он помолчал, потом заговорил снова: - Ах, как ужасна смерть, как ужасна! Существо, которое ты любил в течении двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоею жизнью и счастьем, женщина, которую ты видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой, и вдруг – мертва, обезображена тленьем. О! Ведь это ужасно, ужасно, нет слов, чтобы передать это! Я только раз в жизни видел смерть, видел, как умирают.. Смерть ужасна! – Первые годы твоей жизни, дочь моя, которые ты едва припоминаешь, были для меня годами, исполненными самых пылких чувств. Я провел их с твоею матерью.. Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы.. Нам казалось, что эти дни не кончатся никогда. Но теперь та пора моей жизни всего лишь далекая точка, которая отдаляется все более и более, и которую я настигнуть не могу… И она также.. И все-таки, она все еще моя, она вся еще передо мною твоя бедная мать..
Как передать глубокую грусть, слышавшуюся в его голосе, когда он одно за другим перебирал столько далеких воспоминаний.." Никогда раньше я не слыхала, чтобы он так выражал свои сожаления, будучи натурой скрытной и ненавидящей все, что носит хотя бы малейший оттенок чувствительности, он очень редко говорит о том, что испытывает. Вероятно, потому его скорбь прорываясь наружу, бывает особенно выразительна..» (*Из дневника А. Ф. Тютчевой. Петербург. 14 \26 мая 1846 года)
Скорбь Тютчева вырвалась наружу и еще один раз. Поэтическими строками:
«…Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой –
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой…
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…»
1848 – 49 (?) год.
Звезда милого беспечного, сущего ребенка, истинного поэта, сумасброда и разрушителя «Тютюерля» все еще дарила ему свой нежный, заботливый, теплый свет. Оберегала, окутывала теплом воспоминаний. О себе же беспокоиться не позволяла. Ничем не отягощала ароматный «сумрак воспоминаний» обожаемого некогда существа. Феодор Иванович Тютчев, судя по сохранившимся письмам и отзывам современников, после отъезда из Турина в начале 1839 года, никогда более не был на могиле своей первой жены. Дарья Феодоровна Тютчева, дочь «пленительной Нелли» уехавшая на лечение за границу, 22 октября 1871 года с горечью и болью сообщала сестре Екатерине Феодоровне:
«Вчера я поехала в Турин, чтобы разыскать могилу мамА.. Убогая, разоренная могила, где не осталось ничего, ни креста, ни памятника, только немного травы им мрамсорная доска со словами: « Здесь покоится Элеонора Тютчева, рожденная Ботмер, скончавшаяся в сентябре 1838 года». И ниже слова: « Она не придет более ко мне, но я иду к ней».
Да, увы, это было все, что осталось на земле от некогда прелестной женщины, умеющей сильно любить, чувствовать, прощать и, может быть, даже - ненавидеть, то есть - принимать подаренный Небом и Судьбою мир во всей полноте его красок, звуков, ощущений.. Во всей полноте того, что называется Жизнью, как бы горька и коротка она не была..
И я все думаю, наивно, бесхитростно, чуточку романтически и - беспомощно: а что, если свершится чудо и вязь этих вот строк, растянувшаяся на двадцать два белых листка, на отрывистую главу еще одной ненаписанной мною книги, в которой никто не судим, и никто – не судит – удержит, хотя бы на мгновение, свет пленительной и неизменной, самой обожаемой звезды Тютчева?.. Самой мучительной его любви. Самой настоящей. И он придет к ней. С помощью этих строк. И они примирятся. Навсегда. Навечно. И наша холодная память согреется теплом ушедших душ. И призрачный сон образа хоть на миг вновь станет пленительною явью. А что – если…
Иначе, зачем же нужна вся наивно – волшебная вязь моих строк и слов, читатель? Зачем?..
_____________________________________________________________________________
Макаренко Светлана. Семипалатинск. Казахстан.
Даты в тексте даны пол новому стилю, за исключением указанных через «\».
Женщины в жизни Ф. И. Тютчева.Часть 2.
Любовь, любовь — гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой..
Der Karlsplatz als Exerzierplatz,Franz Thurn
München, Wittelsbacher Palais
В Мюнхене он скоро стал заметен в придворном, светском, дипломатическом кругу.
Вскоре после приезда в столицу Баварии Тютчев влюбился в совсем ещё юную (14 лет) графиню Амалию фон Лерхенфельд.
Амалия Лерхенфельд
Ф.И.Тютчев. Портрет работы неизвестного художника. Начало 1820-х гг.
Все, кто знал о любви поэта к Амалии, были несказанно изумлены, когда буквально через 2 месяца, 21 февраля 1826 года, Тютчев тайно обвенчался с Эмилией Элеонорой Петерсон, урожденной графиней Ботмер (род Ботмеров принадлежал к наиболее старинным аристократическим родам Баварии), старше его на 4 года, недавно овдовевшей (была замужем за русским дипломатом Александром Петерсоном, умершим в 1825 году), матерью четырех сыновей в возрасте от одного до семи лет (Карла, Оттона, Александра и Альфреда). Еще и через два года многие в Мюнхене, по свидетельству Генриха Гейне, не знали об этой свадьбе (юридический брак Федора Тютчева с Элеонорой Петерсон состоялся лишь 27 января 1829 года).
Такой странный и поспешный поступок объясняли тем, что Тютчев действовал необдуманно, лихорадочно, стараясь избавиться от страданий, причиненных замужеством Амалии...
Может быть, это было так, но правда и то, что вскоре он сумел полюбить Элеонору и оценить ее скромное достоинство; она стала для Тютчева другом и, как всегда, когда он любил, - источником вдохновения.
Элеонора Фёдровна Тютчева, художник неизвестен
О красоте и женственности Элеоноры Федоровны Тютчевой свидетельствуют ее портреты. В 1830 году Элеонора провела полгода в России, где ее сердечно приняла вся семья Тютчевых. Письма Элеоноры к родителям поэта и его старшему брату Николаю (1801 - 1870) рисуют ее как женщину любящую, чуткую, боготворившую мужа, но, по-видимому, серьезные умственные запросы были ей чужды.
Николай Иванович Тютчев., брат Федора Тютчева
Деловая и хозяйственная сторона семейной жизни Тютчевых лежала всецело на ней. Не раз Элеоноре приходилось выступать в нелегкой роли «покровительницы или пестуна» своего мужа - и всегда с неизменным успехом. Чем была Элеонора Федоровна для Тютчева, можно судить по его собственному признанию в одном из позднейших писем родителям (в 1837 году): «...Я хочу, чтобы вы знали, что никогда человек не был столь любим другим человеком, сколь я любим ею. Я могу сказать, удостоверившись в этом почти на опыте, что в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в ее жизни, когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня. Это нечто весьма возвышенное и весьма редкое, когда оно не фраза».
Фёдор Ива́нович Тю́тчев
Через тридцать с лишним лет после свадьбы с Элеонорой, в день двадцатилетия ее преждевременной драматической смерти, Тютчев сравнивал любовь к нему его жены с солнечным лучом, озарившим стены комнаты:
В часы, когда бывает
Так тяжко на груди,
И сердце изнывает,
И тьма лишь впереди;
Без сил и без движенья,
Мы так удручены,
Что даже утешенья
Друзей нам не смешны, -
Вдруг солнца луч приветный
Войдет украдкой к нам
И брызнет огнецветной
Струею по стенам;
И с тверди благосклонной,
С лазуревых высот
Вдруг воздух благовонный
В окно на нас пахнет...
Уроков и советов
Они нам не несут,
И от судьбы наветов
Они нас не спасут.
Но силу их мы чуем,
Их слышим благодать,
И меньше мы тоскуем,
И легче нам дышать...
Так мило-благодатна,
Воздушна и светла,
Душе моей стократно
Любовь твоя была.
Элеонора, графиня Ботмер (1800—1838), в первом браке Петерсон, первая жена поэта Фёдора Ивановича Тютчева.
В Мюнхене Элеонора сумела создать уютный и гостеприимный дом, несмотря на то что при очень скромном жалованье Тютчева и сравнительно небольшой денежной помощи его родителей ей едва удавалось сводить концы с концами.
И все же первые семь лет их супружеской жизни (до 1833 года) были временем почти безоблачного семейного счастья. Тютчев не раз вспоминал об этих годах как об утраченном рае.
В 1846 году он рассказывал старшей дочери Анне:
«...И я был молод! Если бы ты видела меня за пятнадцать месяцев до твоего рождения... Мы совершили тогда путешествие в Тироль... Как все было молодо тогда, и свежо, и прекрасно! А теперь это лишь сон. И она также, она, которая была для меня жизнью, - больше, чем сон: исчезнувшая тень. А я считал ее настолько необходимой для моего существования, что жить без нее мне казалось невозможным, все равно как жить без головы на плечах...
Первые годы твоей жизни, дочь моя... были для меня самыми прекрасными, самыми полными годами страстей... эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы! Нам казалось, что они не кончатся никогда, - так богаты, так полны были эти дни. Но годы промелькнули быстро, и все исчезло навеки... И она также... И все-таки я обладаю ею, она вся передо мною, бедная твоя мать!»
Через два года, к десятой годовщине смерти Элеоноры, Тютчев воплотил в стихах свою длящуюся любовь к ней, хотя давно уже был женат на другой:
Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой -
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой...
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда...
В 1833 году, в то время, когда постоянно испытывавшая материальные затруднения семья поэта насчитывала уже трех дочерей, а долги росли с каждым годом, супружеская жизнь Тютчевых осложнилась и обстоятельствами иного рода.
В феврале этого года, на балу, произошла первая встреча поэта с будущей второй женой, баронессой Эрнестиной Дёрнберг (урожденной Пфеффель, внучатой племянницей известного немецкого баснописца Готлиба Конрада Пфеффеля), занимавшей одно из первых мест в ряду мюнхенских красавиц. Через несколько дней после этой встречи нелюбимый муж Эрнестины барон Фриц Дёрнберг неожиданно умер от брюшного тифа.
Эрнестина Дернберг
Многое осталось скрытым в истории отношений Федора Ивановича Тютчева с Эрнестиной Дёрнберг. Однако дошедшие до нас письменные намеки и отголоски, отрывки из дневников и фрагменты некоторых стихотворений свидетельствуют о том, что это не было чуждое «взрывам страстей» увлечение, подобное любви-дружбе к «прекрасной Амалии». Нет, это была та самая «роковая страсть», которая, по словам самого Тютчева, «потрясает существование и в конце концов губит его».
В Эрнестине поэт нашел, помимо красоты, ума, блестящей образованности, глубокую духовную близость. Она совершенно затмевала милую и обаятельную, по общему признанию, но неяркую Элеонору...
Есть основания думать, что весной 1836 года роман Тютчева получил некоторую огласку. В явной связи с этим Элеонора Федоровна даже пыталась покончить с собой.
Элеонора Тютчева, первая жена поэта.
Тютчев легко влюблялся и способен был любить двух женщин одновременно - наверное, по-разному, но одинаково глубоко. Трудно найти человека, которого любовь захватывала и потрясала в такой же степени, как Тютчева: он отдавался ей всей полнотой своего существа.
На седьмом десятке поэт писал своей второй дочери от брака с Элеонорой Дарье (уже также далеко не юной и так и не вышедшей замуж): «Тебе, столь любящей и столь одинокой... - с крайней откровенностью говорит Тютчев, - тебе, кому я, быть может, передал по наследству это ужасное свойство, не имеющее названия, нарушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви, которая у тебя, мое бедное дитя, осталась неутоленной».
Полюбив, Тютчев уже не умел, не мог разлюбить. Любимая женщина являла для него как бы полнозвучное воплощение целого мира - неповторимое, но все же несущее в себе именно все богатство мира, воплощение.
Эрнестина Дернберг
Тютчев был сердечно привязан к жене, с которой прожил вместе уже более 10 лет и которая стала матерью трех его дочерей - Анны (1829 - 1889), Дарьи (1834 - 1903) и Екатерины (1835 - 1882). Во имя сохранения семьи он решил вернуться в Петербург, тем более что ему надоела не очень успешно складывавшаяся дипломатическая карьера и его сильно тянуло на родину. В начале мая 1837 года, получив 4-месячный отпуск, Тютчев с семьей выехал в Россию. Он покидал Мюнхен с намерением больше никогда туда не возвращаться.
Анна, Дарья, Екатерина Тютчевы. Рисунок А.Саломе. Мюнхен. 1843
Но, испытывая постоянные укоры совести и ощущение вины перед женой, Тютчев так и не сумел погасить в себе страсть к Эрнестине, о чем говорят сохранившиеся в ее дневнике воспоминания о последующих счастливых тайных встречах.
Вскоре после приезда Тютчева в Петербург состоялось (3 августа 1837 года) его назначение чиновником русской дипломатической миссии в столице Сардинского королевства Турине. Через несколько дней, временно оставив свою семью в Петербурге, Тютчев отправился к месту своего нового назначения. Он ехал морем до Любека, затем сухим путем через Берлин и Мюнхен, прибыв в Турин в начале октября.
Italien Panorama Turin
Через некоторое время, в период пребывания в Генуе, состоялось встреча Тютчева с Эрнестиной Дёрнберг.
Сказать последнее прости...
Прости всему, чем сердце жило -
Что, жизнь твою убив, ее испепелило
В твоей измученной груди!..
Прости... Чрез много, много лет -
Ты будешь помнить с содроганьем
Сей край, сей брег с его полуденным сияньем,
Где вечный блеск и долгий цвет -
Где поздних, бледных роз дыханьем
Декабрьский воздух разогрет...
Много лет спустя в одном из писем к той, с которой он навсегда было простился в Генуе, поэт признавался, что из всего написанного им он больше всего ценит «два или три стихотворения», некогда посвященные ей.
Эрнестина Дернберг.
Почти десять месяцев провел Тютчев в разлуке с семьей, которая должна была прибыть в Турин тем же путем, который недавно совершил он сам. Однако в ночь с 18 на 19 мая близ Любека на пароходе «Николай I», на котором находились жена и дети Тютчева, вспыхнул страшный пожар. Элеонора Тютчева выказала во время этой катастрофы полное самообладание и присутствие духа. «Можно сказать по всей справедливости, что дети дважды были обязаны жизнью матери», которая «ценою последних оставшихся у нее сил смогла пронести их сквозь пламя и вырвать у смерти», - так характеризует Тютчев поведение жены в выпавшем на ее долю испытании.
«Мы живы! дети невредимы - только я пишу вам ушибленной рукой... Мы сохранили только жизнь... Бумаги, деньги, вещи - все потеряли всё, но погибших всего пять человек! Никогда вы не сможете представить себе эту ночь, полную ужаса и борьбы со смертью!» - в таких словах извещала Элеонора Тютчева свою русскую родню о катастрофе парохода «Николай I».
Со своими «голыми и лишенными всего» детьми Элеонора, больная, добралась до Мюнхена, где 11 июня и встретилась с мужем. Полученное ею как пострадавшей в катастрофе пособие целиком ушло на покрытие дорожных расходов и приобретение самого необходимого.
Piazza Castello a Torino
По приезде в Турин Тютчевы оказались в крайне стесненном материальном положении. Поселились они в предместье и приходилось им весьма туго, несмотря на выделенную из казны материальную помощь.
Жена Тютчева ходила по торгам, стараясь по мере возможностей благоустроить домашний очаг. Поэт был в этом отношении плохим помощником. Да и она сама, замечая «раздражительное и меланхолическое настроение» мужа, сознательно оберегала его от мелких треволнений их мало-помалу налаживающейся жизни.
Карл Шпицвег
Однако переутомление, глубокое нервное потрясение, от которого Элеонора Федоровна так и не смогла оправиться, и сильная простуда сломили ее и без того хрупкое здоровье. 27 августа (9 сентября) 1838 года она умерла, по словам Тютчева - в жесточайших страданиях.
Смерть жены страшно потрясла поэта. В одну ночь он поседел у ее гроба... Если бы не «мюнхенская любовь» к Эрнестине Дёрнберг, которой за несколько месяцев до того поэт сказал «последнее прости», он, возможно, и не вынес бы тяжести понесенной им утраты. И сам он в пятилетнюю годовщину смерти своей жены писал к той, которая уже заступила место его Нелли: «Сегодняшний день - 9 сентября - печальное для меня число. Это был самый ужасный день моей жизни, и, не будь тебя, - он был бы, вероятно, последним моим днем».
В декабре 1838 года состоялась тайная помолвка Тютчева с Эрнестиной Дёрнберг, а 17 июля 1839 года они обвенчались в Берне в церкви при русском посольстве.
Karl Fuchs Bern mit Brücke
Фёдор Тютчев. Художник Ипполит Рехберг. Женева. 1838 год
Эрнестина фон Дёрнберг, урожденная фон Пфеффель- вторая жена Ф. И. Тютчева.
Лишь 1 октября 1839 года Тютчев, навсегда покинувший Турин и дорогую могилу на сельском кладбище близ города, был наконец уволен от должности первого секретаря русской дипломатической миссии в столице Сардинского королевства с оставлением в ведомстве Министерства иностранных дел. 30 июня 1841 года поэт, продолжавший проявлять безразличное отношение к своим служебным обязанностям, был исключен из числа чиновников Министерства иностранных дел «за долговременным неприбытием из отпуска» и лишен звания камергера.
Фёдор Тютчев.
Несколько лет после смерти первой жены Тютчев прожил в Мюнхене с Эрнестиной Федоровной. В сентябре 1844 года поэт с женой и двумя детьми от второго брака - Марией и Дмитрием - переехал из Мюнхена в Петербург. Через полгода (16 марта 1845 года) он снова был зачислен в ведомство Министерства иностранных дел, тогда же ему было возвращено звание камергера.
«Тютчев - лев сезона», - отозвался о нем П. А. Вяземский, очевидец его первых успехов в петербургском светском кругу. Таким бессменным «львом сезона», увлекательным собеседником, тонким острословом и любимцем салонов Тютчев оставался до конца своей жизни.
Среди произведений Тютчева, написанных в начале 1850-х годов и включенных в сборник стихотворений 1854 года, выделяются около десятка стихотворений, по глубине психологического раскрытия любовной темы не имеющих себе равных в его лирике заграничного периода. Все они в основе своей автобиографичны и, взятые вместе, представляют как бы лирическую повесть о последней любви поэта к Елене Александровне Денисьевой (начало которой относится к июлю 1850 года). Однако значение этих стихов далеко выходит за пределы автобиографичности: в них личное поднято на высоту общечеловеческого.
Последняя любовь
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, -
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
(Между 1852 и 1854)
Фёдор Тютчев. Художник К.Даутендей. Петербург, 1850-51 год
Елена Александровна Денисьева, принадлежавшая к старинному, но обедневшему дворянскому роду, рано лишилась матери и осталась на попечении своей тети, инспектрисы Смольного института (отец Елены, майор, участник Фридландского сражения, женился вторично и служил в Пензенской губернии). Там же, в Смольном, училась и Елена Александровна; жила она у тети, а не вместе с остальными воспитанницами, пользовалась свободой в посещении классных занятий.
Тетя ее, Анна Дмитриевна Денисьева, вообще отличавшаяся сухим и властным характером, проявляла большую снисходительность к племяннице. Нередко Елене Денисьевой приходилось подолгу гостить в разных петербургских богатых домах. «От природы одаренная большим умом и остроумием, большой впечатлительностью и живостью, глубиной чувств и энергией характера, она преобразилась в блестящую молодую особу, которая при своей большой любезности и приветливости, при своей природной веселости и очень счастливой наружности всегда собирала около себя множество блестящих поклонников».
Дарья Фёдоровна Тютчева, дочь поэта
Иван Макаров. Портрет Е.Ф. Тютчевой. Середина 1850-х. Холст, масло. Музей-усадьба "Мураново" им. Ф.И. Тютчева.
Екатерина Федоровна Тютчева — дочь поэта. 1863. Фотография А. Бергнера.
Вместе с тетей Елена Александровна бывала в доме Тютчева, встречался он с ней и в Смольном институте при посещении своих дочерей Даши и Кати. Увлечение поэта нарастало постепенно, пока наконец не вызвало со стороны Елены Денисьевой «такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную и энергетическую любовь, что она охватила и все его существо, и он навсегда остался ее пленником...» Впоследствии, в стихотворении, датированном 15.07.1865 (уже после ранней смерти Елены Александровны), Тютчев писал:
Денисьева Елена Александровна. (1826 - 1864).
Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло
С того блаженно-рокового дня,
Как душу всю свою она вдохнула,
Как всю себя перелила в меня.
И вот уж год, без жалоб, без упреку,
Утратив все, приветствую судьбу...
Быть до конца так страшно одиноку,
Как буду одинок в своем гробу.
В глазах той части петербургского общества, к которой принадлежали Тютчев и Денисьева, любовь их приобрела интерес светского скандала. При этом жестокие обвинения пали исключительно на Денисьеву. Перед ней навсегда закрылись двери тех домов, где прежде она была желанной гостьей. Отец от нее отрекся. Ее тетя вынуждена была оставить свое место в Смольном институте и вместе с племянницей переселиться на частную квартиру.
Любовь Тютчева к Денисьевой продолжалась в течение 14 лет, до самой ее смерти. У них было трое детей. Все они по настоянию матери записывались в метрические книги под фамилией Тютчевых, что, однако, не снимало с них «незаконности» их происхождения и не давало им никаких гражданских прав, связанных с сословной принадлежностью отца.
Елена Александровна Денисьева с дочерью Еленой. 1862—1863. Фотография.
Документальный фильм про отношения Федора Тютчева и Елены Денисьевой
Под влиянием фальшивого положения, в котором оказалась сама Елена Александровна, в ней начали развиваться религиозная экзальтация, болезненная раздражительность и вспыльчивость. Поэта она любила страстной, беззаветной и требовательной любовью, внесшей в его жизнь немало счастливых, но и немало тяжелых минут.
Сияет солнце, воды блещут,
На всем улыбка, жизнь во всем,
Деревья радостно трепещут,
Купаясь в небе голубом.
Поют деревья, блещут воды,
Любовью воздух растворен,
И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоен.
Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей...
Документальный фильм про отношения Федора Тютчева и Елены Денисьевой
С семьей Тютчев не «порывал» и никогда не смог бы решиться на это. Он, как уже говорилось, не был однолюбом. Подобно тому, как раньше любовь к первой жене жила в нем рядом со страстной влюбленностью в Эрнестину Дёрнберг, так и теперь привязанность к Эрнестине Федоровне, его второй жене, совмещалась с любовью к Елене Денисьевой, и это вносило в его отношения с обеими женщинами мучительную раздвоенность. Поэт сознавал себя виновным перед каждой из них за то, что не мог отвечать им той же полнотой и безраздельностью чувства, с каким они относились к нему.
Фёдор Иванович Тютчев.
С особой пронзительностью выразил Федор Иванович чувство вины перед своей Лелей, находящейся в унизительном положении незаконной жены, в стихотворении «О, как убийственно мы любим...»:
О, как убийственно мы любим,
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя...
Год не прошел - спроси и сведай,
Что уцелело от нея?
Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.
Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески живой?
И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!
Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!
Жизнь отреченья, жизнь страданья!
В ее душевной глубине
Ей оставались вспоминанья...
Но изменили и оне.
И на земле ей дико стало,
Очарование ушло...
Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
То, что в душе ее цвело.
И что ж от долгого мученья
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Документальный фильм про отношения Федора Тютчева и Елены Денисьевой
И в то же время письма поэта, остававшегося в Петербурге, к жене в Овстуг показывают, насколько по-прежнему болезненно он переносил разлуку с ней. «...Нет в мире существа умнее тебя, - пишет он ей однажды. - Мне не с кем больше поговорить. Мне, говорящему со всеми».
Но, быть может, одним из самых знаменательных и задушевных признаний из когда-либо сделанных поэтом являются стихи, написанные им весной 1851 года:
Не знаю я, коснется ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
Пройдет ли обморок духовный?
Но если бы душа могла
Мне благодатью ты б была -
Ты, ты, мое земное провиденье!..
Эрнестина Фёдоровна Тютчева
Тютчев вложил листок бумаги с этими строчками в альбом-гербарий, принадлежавший жене. Не замеченные ею, стихи много лет пролежали между страницами альбома и лишь в 1875 году, почти через четверть века после их написания и через два года после смерти их автора, были случайно обнаружены той, к которой они относились...
Эрнестина Федоровна, ставшая матерью троих детей Федора Ивановича - Марии (1840 - 1872), Дмитрия (1841 - 1870) и Ивана (1846 - 1909), прекрасно понимала значение человека, жившего рядом с нею, к тому же она отличалась наблюдательностью, способностью анализировать увиденное и услышанное, умела передать свои наблюдения. Тютчев-поэт вызывал ее неизменное восхищение, Тютчев-человек - глубокую нежность...
Мария Тютчева, дочь поэта от второго бракаАкварель. Художник Л.Фишер 1857 г.
Иван Тютчев,сын поэта. Художник И.К.Макаров 1850-е г.г.
Семья Ф.И. Тютчева на празднике в имении О́встуг
Начиная с середины 1860-х годов личная жизнь Тютчева омрачается рядом тяжелых утрат. Первой из них была смерть Елены Александровны Денисьевой, умершей от чахотки 4 августа 1864 года, через 2 с небольшим месяца после рождения их с Тютчевым последнего ребенка - сына Николая. На другой день после похорон, 8 августа, Тютчев писал А. И. Георгиевскому (мужу сводной сестры Елены, Марии Александровны): «Александр Иваныч! Все кончено - вчера мы ее хоронили. Что это такое? Что случилось? О чем это я вам пишу - не знаю... Во мне все убито: мысль, чувство, память, все...»
Беспредельная скорбь Тютчева отразилась в посмертном стихотворении:
Весь день она лежала в забытьи,
И всю ее уж тени покрывали.
Лил теплый летний дождь - его струи
По листьям весело звучали.
И медленно опомнилась она,
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала - увлечена,
Погружена в сознательную думу...
И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила
(Я был при ней, убитый, но живой):
«О, как все это я любила!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любила ты, и так, как ты, любить -
Нет, никому еще не удавалось!
О господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...
Денисьева Елена Александровна. (1826 - 1864).
Георгиевский уговаривал Тютчева уехать с ним вместе в Москву, рассчитывая «вновь втянуть его в умственные и политические интересы, которыми он жил до сих пор», но поэт предпочел поездку за границу, где в то время находились его жена и дочери.
Отсюда Тютчевы переехали на юг Франции, в Ниццу, и прожили там до весны следующего года. Вспоминая о своем пребывании за границей осенью 1864 года, жена поэта впоследствии рассказывала, что она видела своего мужа плачущим так, как ей никого и никогда не доводилось видеть плачущим. Отношение Эрнестины Федоровны к поэту в это время лучше всего характеризуется ее же собственными словами: «...Его скорбь для меня священна, какова бы ни была ее причина».
| Элеонора Фёдоровна Тютчева | |
| Элеонора Тютчева, 1830-е гг. | |
|---|---|
| Имя при рождении: |
Эмилия Элеонора, графиня Ботмер |
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Супруг: |
1 брак - Александр Карлович Петерсон (ум. 1826) |
Элеонора, графиня Ботмер ( -), в первом браке Петерсон , первая жена поэта Фёдора Ивановича Тютчева ( -).
Эмилия Элеонора фон Ботмер родилась 19 октября 1800 году в семье немецкого дипломата, графа Карла-Генриха-Эрнеста фон Ботмера ( -) и его жены Анны, урождённой баронессы фон Ганштейн ( -). Элеонора была старшим ребенком, у неё было восемь братьев и три сестры. Семья часто путешествовала по роду службы отца - в Италию, Францию и Швейцарию. Все дочери графа получили классическое домашнее воспитание. К шестнадцати годам Элеонора превратилась в красивую светскую барышню с безупречными манерами, свободно говорившую на немецком и французском языке. Многие считали Элеонору «бесконечно очаровательной».
| Никогда человек не стал, бы столь любим другим человеком, сколь я любим ею, в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в её жизни, когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня. |
| Забыла упомянуть о встрече с одной красивой женщиной - мадам Тютчевой... Она все еще молода, но такая бледная, хрупкая, с таким печальным видом, что её можно принять за прекрасное видение. Она умна и мне кажется с некоторым притязанием на остроумие, что плохо вяжется с её эфирным видом; её муж - маленький человек в очках, весьма некрасивый, но хорошо разговаривает. |
Элеонора Тютчева
Акварель Й.Шелера. Около 1827.
Письма Элеоноры к родным рисуют её как женщину любящую, чуткую, боготворившую мужа, но, по-видимому, серьёзные умственные запросы были ей чужды. Деловая и хозяйственная сторона семейной жизни Тютчевых лежала всецело на ней. В Мюнхене Элеонора сумела создать уютный и гостеприимный дом, несмотря на то, что при очень скромном жалованье Тютчева и сравнительно небольшой денежной помощи его родителей ей едва удавалось сводить концы с концами. И все же первые семь лет их супружеской жизни (до 1833 года) были временем почти безоблачного семейного счастья.
Можно сказать по всей справедливости, что дети дважды были обязаны жизнью матери, которая ценою последних оставшихся у нее сил смогла пронести их сквозь пламя и вырвать у смерти.
Во время кораблекрушения Элеонора почти не пострадала физически. Но получила тяжелое нервное потрясение, которое требовало лечения и отдыха. Однако опасаясь за мужа, Элеонора не рискнула задерживаться на лечении в Германии больше двух недель и уехала с ним в Турин.
По приезде в Турин Тютчевы оказались в крайне стесненном материальном положении. Поселились они в предместье, и приходилось им весьма туго, несмотря на выделенную из казны материальную помощь. Жена Тютчева ходила по торгам, стараясь по мере возможностей благоустроить домашний очаг. Поэт был в этом отношении плохим помощником. Да и она сама, замечая «раздражительное и меланхолическое настроение» мужа, сознательно оберегала его от мелких треволнений их мало-помалу налаживающейся жизни. Однако переутомление, глубокое нервное потрясение, от которого Элеонора Федоровна так и не смогла оправиться, и сильная простуда сломили её и без того хрупкое здоровье.
27 августа 1838 года Элеонора умерла в жесточайших страданиях. Горю Тютчева не было предела. В ночь, проведенную им у гроба жены, голова его стала седой.
У Элеоноры было семеро детей. Четыре сына от первого брака:
Старшие три сына окончили Морской кадетский корпус в Петербурге, младший воспитывался в Мюнхене.
Три дочери от второго брака:
Элеонора Петерсон: Летом 1825 получив отказ от родителей Амалии, Тютчев уехал в отпуск, вернулся в 1826 г. А 5 марта свадьба Тютчева. Я – вдова русского дипломата (Элеонора Петерсон была на четыре года старше.) О нашей свадьбе никто не знал, даже родители поэта. Ведь я была лютеранкой, а он православного вероисповедания. Возникли трудности не только с получением родительского благословения, но и разрешения церковного. Мы скрывали свой брак. Сказать, что любила Тютчева – ничего не сказать, я его боготворила.
В 1838 году Элеонора Петерсон пережила страшное потрясение: «Пожар на корабле, где я находилась с тремя детьми. Этот несчастный случай подорвал мое здоровье.» Простуда и волнение сделали свое. Через 3 месяца после этого события Элеонора скончалась в страданиях. Смерть жены потрясла Тютчева. Он поседел в одну ночь. Это стихотворение он посвятил ей: Еще томлюсь тоской желанья…
Как это было… Тютчев только что окончил Моско- вский университет со степенью кандидата словесных наук и был определен на службу в коллегию иностранных дел в Петербурге. На домашнем совете было решено, что с блестящими способностями Феденьки можно сделать карьеру дипломата. И в середине 1822 года Тютчев едет в Германию в Мюнхен, где получает место сверх читанного чиновника при русской миссии. Никто не знал, что его отъезд обернется разлукой.
Именно здесь, за границей, начинается его личная жизнь, полная страстей и горестей, здесь он начнет создавать изумительные стихи, посвященные своим возлюбленным. Здесь повстречает первую любовь, впервые женится, переживет смерть первой жены, женится вторично, испытывая пылкие чувства.
В 1836 году он встретил и полюбил Эрнестину Дернберг, молодую вдову, на семь лет моложе поэта. Она была из первых красавиц Мюнхена, ее красота сочеталась с блестящим умом и прекрасным образованием. Эрнестине он посветил немало стихотворений, одно из них: Люблю глаза твои…
Через год после смерти первой жены в 1839 году обвенчался с Эрнестиной. А осенью 1844 года вместе с женой и младшими детьми Марией и Дмитрием возвращается в Россию в Петербург. Дочери от первого брака временно остаются в Германии под присмотром теток. В 1845 он привезет дочерей в Россию. Дарья и Екатерина будут учиться в Смольном институте благородных девиц. Вместе с дочерьми воспитывалась в Смольном институте и Е.А. Денисьева.
Это было целое событие в моей жизни - скажет Эрнестина. Не перестаешь удивляться силе любви этой женщины, ее умению прощать, когда читаешь о том, что Эрнестина, видевшая страдания Денисьевой, скажет: Его скорбь для меня священна, какова бы ни была причина. Аксаков писал: Какой же была ее радость и скорбь при чтении этого привета, замогильного такого привета, такого признания ее подвига жены, её дела любви. Жена пережила Тютчева на 21 год.
Е. А. Денисьева Последняя любовь поэта. Фотография 1860-е гг. О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей! 1851 г. О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней! 1854 г.
«Принадлежала я к старинному, но обедневшему дворянскому роду. Рано лишилась матери и была на попечении тетушки, инспектрисы Смольного института. Она любила меня как дочь. Рано начала вывозить в свет. Бывали мы в доме Тютчевых, с Федором Ивановичем встречались в Смольном, когда он посещал своих дочерей. Наши отношения вылились в светский скандал.»
«Однако с семьей Тютчев не порывал и никогда не смог бы решиться на это. Привязанность к жене совмещалась с любовью ко мне, и это вносило в его отношение к обеим женщинам мучительную раздвоенность. Передо мной навсегда закрылись двери домов, где я прежде была желанной гостьей. Отец от меня отрекся.»
Тютчев писал: Никогда человек не стал бы столь любим другим человеком, сколь я любим ею, в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в ее жизни когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня. Она, не колеблясь ни мгновенья, готова умереть за меня.
Денисьевский цикл стихов вошел в сокровищницу мировой поэзии, а Е.Денисьева, благодаря стихам, обрела бессмертие. 4 августа 1864 Е. Денисьева умирает от скоротечной чесотки. Тютчев себя винит в ее смерти, раскаяние не покидает. На годовщину ее смерти он напишет стих, где вновь вспоминает о своей любви к Денисьевой: Сегодня, друг мой, 15 лет минуло…
А. М.Крюденер: «Мы познакомились во второй половине 1823 г. Я была пятью годами моложе его. Отец мой был дипломатом. Мы почувствовали симпатию друг к другу. Часто совершали прогулки по прекрасному Дунаю. Памятью о тех временах навеяно стихотворение: Я помню время золотое…
Через 30 лет после их последней встречи (1870) они вновь увиделись в Карсбадене на лечении летом 1870 г. В это время сюда съезжалась вся европейская и русская знать, многие знали Тютчева. Но самой радостной была встреча с Амалией. Прогулки с пожилой но все еще сохранявшей привлекательность графиней, вдохновили Тютчева на создание прекрасного стихотворения Я встретил вас… (на стихи положен романс Я встретил вас).
Последняя его встреча произошла 31 марта 1873 г., разбитый параличом поэт увидел у своей постели Амалию. Лицо его просветлело, в глазах показались слезы. Он долго смотрел на нее, не говоря ни слова. Амалия пережила Тютчева на 15 лет. Ей он посвятил стихотворения: Я помню время золотое…, Твой милый взор, Я встретил, Я знал ее….
–Тютчев сумел в своей любовной лирике отразить противоречивость этого чувства. Любовь, по мнению Тютчева, несет ему и счастье, и страдание, это роковой поединок двух сердец, это борьба, в ней есть победитель и побежденный. –Главное, что увидел и высоко оценил Тютчев в женщине это – силу чувства, ее способность на подвиг, на самопожертвование, на самоотдачу. –Конечно, можно по разному относиться к роковым страданиям Тютчева к разным женщинам. Но поэт – вне осуждения. Оправданием для него служит любовь женщин, которые его боготворили. Надо иметь немало внутренних достоинств, чтобы быть любимым такими женщинами. Тютчев был необыкновенно галантен, изысканно вежлив с женщинами, и это располагало, это притягивало женщин к поэту. Кроме того, он был блестящим собеседником и увлекательным рассказчиком.
