Описание презентации по отдельным слайдам:
1 слайд
Описание слайда:
Некрасов в воспоминаниях современников А.Я.Панаева Н.Г.Чернышевский Крестьяне Ресурс подготовила Судакова С.Р., учитель МБОУ СОШ № 5 Г. Светлого Калининградской области. Н.А.Добролюбов
2
слайд
Описание слайда:
Воспоминания И.А.Панаева. И.А.Панаев (1822-1901), инженер по образованию, обладал прекрасным литературным дарованием и напечатал в «Современнике» несколько беллетристических произведений. Честный, энергичный, трудолюбивый, он свыше 10 лет заведовал в журнале хозяйственными и денежными делами. Я хорошо знал Некрасова и никогда не сомневался в добрых и достойных уважения качествах его сердца. Поэтому вопросы о нём, в которых порою звучала как бы нота иронии и проглядывало некоторое злорадство, задевали меня за живое. На него возводили множество небылиц и распускали про немало самых возмутительных клевет. Отвечать на вопросы я никак не мог хладнокровно. Каждому спрашивающему я объяснял подробно всю нелепость ходивших слухов и, в подтверждение моих уверений, вызывался представить доказательства. Для публики важно знать: существовало ли противоречие между всем прекрасным и добрым, наполнявшим его произведения, и нравственными качествами того, кто так хорошо выражал это прекрасное и доброе? Существовал ли разлад между добрым чувством, выраженным прекрасным стихом, и и чувством, живущим в сердце поэта? На это я твёрдо и не колеблясь отвечу: никакого разлада не было. Некрасов по своим нравственным качествам не противоречил вовсе тому образу, который рисовал своим воображением. Это был человек мягкий, добрый, независтливый, щедрый, гостеприимный и совершенно простой; но достаточною твёрдостью характера не обладал. Редакция журнала «Современник»
3
слайд
Описание слайда:
Воспоминания Н.Г.Чернышевского. Н.Г.Чернышевский(1828-1889)теснейшими узами связан с жизненной и творческой биографией Н.А.Некрасова. С1853года он начинает печататься в «Современнике». В 1856 году, отправляясь за границу, Некрасов оставляет именно его полновластным редактором журнала. При выходе из Педагогического института Добролюбов поселился на квартире, сырой и производившей неприятное впечатление своими мрачными стенами, штукатурка которых была старая, полуобвалившаяся, потускнелая загрязнённая. Побывав у него, Некрасов приехал ко мне и начал разговор прямо словами: «Я сейчас был у Добролюбова, я не воображал, как он живёт. Так жить нельзя. Надобно приискать ему другую квартиру». За этим началом следовало продолжение, переполненное упрёками мне за мою беззаботность о Добролюбове. Особенно много огорчала его сырость квартиры. Он говорил, что при слабости здоровья Д. может сильно пострадать, если останется в такой обстановке. Вернувшись домой, Некрасов тотчас же поручил брату(Фёдору Алексеевичу) разыскивать квартиру для Добролюбова. Дал такое же поручение и своему слуге Василию. Когда я зашёл к Некрасову часа через два или три часа после того, как он был у меня, он говорил уже о том, что затруднений с устройством сносной жизни для Д. будет гораздо больше, нежели я могу себе представлять. Приискать порядочную квартиру и меблировать её нетрудно, но ещё ничего не значит. Надобно устроить, чтобы у него и обед был хороший. Надобно приискать какого-нибудь добросовестного слугу, умеющего хорошо готовить. Через несколько дней он устроил и это. Н.Г.Чернышевский Н.А.Добролюбов
4
слайд
Описание слайда:
Воспоминания А.Я.Панаевой. (А.Я.Панаева (1819-1893) – литературный сотрудник журнала «Современник», писательница, гражданская жена Н.А.Некрасова, которой он посвятил «Панаевский цикл» любовной лирики. Она оставила едва ли не лучшие воспоминания о Н.А.Некрасове – выдающемся издателе, талантливом журналисте, неординарном и сложном человеке). Я слышала от самого Некрасова, как он бедствовал в начале своего пребывания в Петербурге. Он с юмором передавал, как жил в пустой комнате, потому что его хозяйка, желая выжить своего жильца, в его отсутствие вынесла всю мебель, Некрасов спал на голом полу, подложив пальто под голову, а когда писал, то растягивался на полу, уставая стоять на коленях у подоконника. На моих глазах произошло почти сказочное превращение в наружной обстановке и жизни Некрасова. Конечно, многие завидовали Некрасову, что у подъезда его квартиры по вечерам стояли блестящие экипажи очень важных особ; его ужинами восхищались богачи-гастрономы; сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти, выписывал из Англии ружья и охотничьих собак; но если бы кто-нибудь видел, как он по двое суток лежал у себя в кабинете в страшной хандре, твердя в нервном раздражении, что ему всё опротивело в жизни, а главное – он сам себе противен, то, конечно, не завидовал ему.
5
слайд
Описание слайда:
Воспоминания крестьян о Н.А.Некрасове. В1889 году поэт С.Д.Дрожжин опубликовал записные воспоминания егеря Сергея Макаровича, с которым Некрасов охотился в Чудовской Луке. Они-то и помогают понять, что влекло Некрасова в деревню, к мужикам. Собираясь на охоту, я всегда звал мужиков и ребятишек, подсобить там. Так было и в этот раз. Приехали мы на охоту, и вдруг по моим подсчётам мужиков и ребятишек оказалось больше, чем следует. Что делать? Стал я бранить и отгонять лишних-то; барин услыхал это, подошёл ко мне и спрашивает, почему я их гоню. Я объяснил, что много лишних, которых я не нанимал. Барин усмехнулся, всех и оставил, добрая душа. Охота на этот раз удалась как нельзя лучше. Медведя барин убил, а мужикам сверх обещанной платы дал ещё по 50 копеек. А как его, покойного, любили ребятишки! Куда бы он ни приезжал, вся как есть эта мелюзга-то так, бывало, и вывалит к нему навстречу, - и всегда ждут его, точно светлого праздника. Любил он их очень, ну и льнули к нему. Приехали мы как-то в одну деревушку, мороз был страшный, а нужно было сделать облаву, барин по случаю сильного мороза запретил мне брать ребятишек, и когда я набрал только взрослых, то почти все ребятишки подняли рёв. Николай Алексеевич спросил у меня, почему они плачут. Я отвечал, что «на охоту вяжутся». «Вот, глупые!» - проговорил он, подозвал ребятишек и дал им на гостинцы. - Да что тут говорить, - сказал, вздыхая, Макарыч, - таких господ, как покойный Николай Алексеевич, нынче нет, да, пожалуй, и не будет…
В настоящее время в Москве заканчивается подготовка тома воспоминаний о выдающемся русском поэте Всеволоде Некрасове (составители - Галина Зыкова и Елена Пенская). Предлагаемое вашему вниманию эссе Сергея Лейбграда было написано специально для этого издания.
Вспоминать Всеволода Некрасова мне мучительно тяжело и радостно. Для меня он – один из самых важных русских поэтов второй половины ХХ века и начала века двадцать первого, постоянно присутствующих в моём речевом сознании. Гений, простите за одиозное и вполне бессмысленное слово, вернувший русской поэзии возможность высказывания.
Именно это стало причиной нашего знакомства, именно об этом я уже четверть века твержу своим самарским студентам, литературным друзьям и обыкновенным слушателям радио «Эхо Москвы» в Самаре. Странный и страшный «комплекс обиды», некрасовский «пепел Клааса» до сих пор стучит в моём сердце. К сожалению, тема вычеркнутости, замалчивания, уничтожения, подлога, исключения и уничтожения его системами (советской, постандеграундной, «гройсовской» и «немецкой») неизбежно оказывалась в центре наших разговоров, а иногда споров. И лишь на полях этих наших бесед проявлялось парадоксальное художественное, литературно-критическое, искусствоведческое и человеческое своеобразие уникального поэта и мыслителя Некрасова. Его обжигающая точность, органика и глубина. Естественность и неизбежность, освобождённые от инерции. Концентрированность и свобода. То есть то, без чего невозможно представить живую русскую поэзию до и после концептуализма.
Я встречался со Всеволодом Николаевичем всего десять раз. Ещё столько же раз, может, чуть больше, мы разговаривали с ним по телефону. В моих редакторских бумагах хранится пространное «обиженное» письмо Некрасова. Письмо было написано в январе 1996 года, сразу после новогодних праздников. Кроме упрёков в попытке «дистанцироваться от его точки зрения», Всеволод Николаевич прислал и замечательное стихотворение о Самаре, посвящённое мне и фотографу Сергею Осьмачкину (оно было напечатано на портале «Цирк «Олимп»+TV 9 февраля 2013 года).
16 июля 2007 года на его даче в Малаховке я взял, как выяснилось, последнее видеоинтервью в его жизни. По странному стечению обстоятельств, это случилось в день смерти Дмитрия Александровича Пригова, выдающегося русского поэта и его «заклятого друга», которого он несправедливо считал одним из виновников своего «вычёркивания» из новой русской поэзии.
Моё личное знакомство с Некрасовым состоялось в сентябре 1995 года. Инициатором нашей встречи стал поэт и младший друг Всеволода Николаевича Александр Макаров-Кротков. Как раз в это время мне удалось найти спонсора для издания в Самаре вестника современного искусства «Цирк «Олимп». Саша стал представителем издания в Москве. А цель этой толстой чёрно-белой газеты почти точно совпадала со стремлением Некрасова – дать читателям и писателям максимально точную и честную картину современной русской литературы и поэзии, прежде всего. Без предтеч в лице Георгия Оболдуева, Михаила Соковнина, лианозовцев и концептуалистов говорить о «другой литературе» или «постмодернизме» было бессмысленно. Среди тех, от кого я, как редактор, собирался отталкиваться, чтобы затем публиковать авторов моего поколения и следующего за ним были Всеволод Некрасов, Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн, Михаил Айзенберг и Виктор Кривулин.
Саша Макаров-Кротков рассказал мне, что Некрасов хотел бы опубликовать два письма Норберту Виру, редактору эссенского журнала «Schreibheft». Эти программные тексты о «фальсификации» современного русского искусства, в первую очередь, так называемой концептуальной поэзии, и «руководстве» Борисом Гройсом отечественным неподцензурным искусством Некрасов безуспешно отправлял в Германию через Сабину Хенгсен. Не хотели печатать тексты и столичные издания, пугавшиеся резких и беспощадных некрасовских оценок Гройса, Бакштейна, Ильи Кабакова, Дмитрия Александровича Пригова.
Некрасов искал, с одной стороны, издание, которое не испугается печатать его разоблачительные «письма», а, с другой стороны, будет достойно его этических и эстетических требований. Александру Макарову-Кроткову Некрасов доверял, но потребовал обязательной личной встречи со мной.
Для меня важен был исключительно Всеволод Некрасов. Я полагал и полагаю сейчас, что автор такого грандиозного художественного масштаба имеет право на любые, перефразируя Осипа Мандельштама, неразрешённые высказывания и радикальные суждения. Это его персональная территория ответственности, её он заслужил своим творчеством. Я никогда не соглашусь с большинством обвинений в адрес Пригова, но был уверен, что Дмитрий Александрович, который тоже стал автором «Цирка «Олимпа», своего старшего товарища поймёт и простит.
В сентябре 1995 года я шёл сквозь сумрачный осенний московский пейзаж, почему-то напомнивший мне работы Олега Васильева, на встречу с Некрасовым. На пересечении Стромынки и Бабаевской постоял около бывшего клуба Русакова работы Константина Мельникова. Маленькая девочка с грустным взрослым лицом объяснила мне, как пройти на Большую Остроумовскую, дом 13.
Перед тем, как зайти в подъезд девятиэтажного дома из серого силикатного кирпича, я нервно покурил и пешком поднялся на нужный мне этаж. Дверь открыла добрая, полнотелая, одетая как будто во что-то дачное, Анна Ивановна Журавлёва. У неё за спиной стоял сразу узнанный мной по фотографии Всеволод Николаевич Некрасов. Он был в старом трико и какой-то простой клетчатой рубашке смикшированного сине-бордового цвета. Так мне почему-то запомнилось. Меня спросили, есть ли мне где переночевать и тут же провели на кухню.
Старая, обшарпанная, тесная квартира «хрущёвского типа», деревянные полы со скрипом, стоптанные тапочки, книги, папки, коробки, тюки, рулоны, планшеты. «Концептуальная» трещина во всю стену. Где-то в глубине комнаты, проходя на кухню, я увидел включенный монитор компьютера. Странное ощущение простоты, старорежимности и небрежного удобства, современности и актуальности. Компьютер был новый, гораздо продвинутее того, что был тогда у меня.
Я не успел ничего сказать, пока меня не накормили щами со сметаной, картошкой с котлетами и малосольными огурцами с капустой под пару стопочек водки. А потом около двух часов мы разговаривали.
Я объяснил концепцию «Цирка «Олимпа», сказал, что считаю честью опубликовать тексты Некрасова, по просьбе Всеволода Николаевича «выстроил» линию живой русской поэзии от Мандельштама через обериутов и Оболдуева к лианозовцам – Яну Сатуновскому и Всеволоду Некрасову, а потом к Пригову и Рубинштейну. Назвал фамилии Айги, Айзенберга, Кибирова, Друка, Ахметьева и, конечно, Макарова-Кроткова. Некрасов, услышав слово «Пригов», не выказал никакой враждебности. Он добавил к моему списку Соковнина, Сухотина, Александра Левина, потом очень тепло говорил о Борисе Слуцком, Леониде Мартынове и Николае Глазкове. Вернулся к Мандельштаму и Яну Сатуновскому, как к своим любимым поэтам. И вдруг с непонятной мне теплотой коснулся Есенина и Булата Окуджавы, как примеров речевой поэзии. Только после этого Некрасов поведал мне, что он думает о Борисе Гройсе, Пригове и «приготе». О речи, которая ловит себя на поэзии, о конкретизме и московском концептуализме. О мастерстве, которое предаёт Пригов, компрометируя и тиражируя сделанные им открытия. Об искусстве не уметь и науке не знать. О том, как слипаясь в систему, «со всем азартом и борзостью» оттирают его, как будто бы и не было такого автора у самых истоков. О том, что к тридцати годам небытия прибавились ещё десять…
Мы договорились, что в первых семи номерах я публикую два открытых письма Некрасова Нойберту Виру, а в декабре Всеволод Николаевич приедет на презентацию «Цирка «Олимп». Перед уходом он подарил мне две тоненькие свои книжки «Стихи из журнала» и «Справка». Я спросил, нет ли у него для самарцев ещё нескольких экземпляров этих книг, и он дал мне целую пачку «Справки» для студентов и преподавателей педуниверситета и Госуниверситета. Прощаясь, он спросил, а не хочу ли я ему подарить свои сборники, ему это важно. Конечно, я этого хотел. И заранее приготовил две книжки, но в ходе беседы решил не нарушать «чистоту жанра».
Подпольный человек. Мастер. Человек с окраины. Старый седой мальчик. Удивительная речь, отчаянно похожая на его стихи. Ритмичная, импульсивная, лишённая сравнений и метафор. Распевная. Как будто диалектная. Почему-то я подумал об Андрее Платонове. О Мандельштаме в Воронеже. Шишечка над верхней губой. Между его словами и его стихами не было зазора. Как будто взяли у него нечто главное, а про него забыли. Даже не так. Открытое, услышанное, вызванное им стали искажать и обессмысливать. Когда это касалось политики, это звучало очень точно. Сейчас это вспоминается едва ли не как пророчество. Некрасов говорил о подтасовках, о своём исключении из контекста, о новом Массолите, о постсоветской лжи и непрофессионализме, а потом утверждал, что всё это привело к чеченской войне и кончится новой тоталитарной системой. Словосочетания «православный сталинизм» он не произносил, но говорил именно об этом.
2 декабря 1995 года Всеволод Некрасов вместе с Геннадием Айги, Львом Рубинштейном и Александром Макаровым-Кротковым приехал в Самару на презентацию первого номера «Цирка «Олимп». Это были чудесные дни. Два дня. Некрасов был лёгким, оттаявшим, улыбающимся. Искренне тронутым вниманием к себе студентов, преподавателей, самарских литераторов.
Я поселил поэтов в гостинице «Россия», рядом с речным портом, на берегу Волги. Большая 12-этажная советская гостиница. Лучшее, что в ней было – это стеклянные стены и вид: на реку, на Жигули и на Самару с обратной стороны. Некрасов всё время заворожённо и даже влюблённо смотрел вдаль, к чему-то приглядывался, как будто собирался рисовать. Когда мы сидели в холле я процитировал ему его стихи: «Увидеть/ Волгу// и ничему не придти/ в голову// ну/ можно/ такому быть// или Волга не огого/ стала// но/ воды много». Некрасов иронии не почувствовал. Он всматривался в волжский пейзаж серьёзно и сентиментально.
Вечером 2 декабря в самарском Доме актёра состоялся литературный вечер. Я представил гостей, как классиков современной русской поэзии. Геннадий Айги принял эту характеристику, как очевидность. Лев Рубинштейн иронично улыбнулся. Всеволод Николаевич слегка скривил свои детские тонкие губы. И всё равно было заметно – переполненный зал с обилием молодых лиц произвёл на него впечатление. Некрасов читал удивительно. Очень негромко, очень точно, убеждая публику в запинающейся чистоте речи и языка, в ненавязчивом остроумии и возвышающей естественности. Он как будто до прозрачности протирал слова и предложения своими повторами. В зале воцарилась удивительная тишина, прерываемая аплодисментами. И вдруг Всеволод Николаевич, отринув сконцентрированное на его голосе и на его стихах внимание, начал монотонно читать письмо про Гройса и «приготу». Его с трудом выслушали до конца. Некрасов не расстроился, заметив: «Стихи стихами, но это для меня сейчас важнее».
После выступлений мы гуляли по старой Самаре. Некрасов был похож на частного детектива или краеведа. Он внимательно осматривал фасады и заборы, заглядывал во дворики, спрашивал меня об архитекторах и жителях. Из Самары в Москву он захватил около сорока номеров «Цирка «Олимп», где была опубликована первая часть одного из двух его писем.
А через два месяца мне пришло письмо, в котором он вежливо, но жёстко «предъявил счёт» за то, что я без его ведома самостоятельно дал название тексту «Открытые письма немецкому другу» и во втором номере вместе с текстом разместил рисунок Виктора Батьянова «Образ Дон Кихота».
Дело в том, что я решил в каждом номере практически на каждой странице размещать «галерею» одного художника или фотографа. Первую публикацию Некрасова сопровождал переданный им карандашный портрет поэта работы В.Кривитского. Вторую - рисунок Батьянова, третью – фоторабота Светланы Осьмачкиной, четвёртую – пейзажная фотография Владимира Привалова.
Я, конечно, виноват. Вместо того, чтобы озаглавить тексты Некрасова «Письма Нойберту Виру», я по ассоциации с письмами Камю дал им наименование «Открытые письма немецкому другу». Но на презентации в Самаре Всеволод Николаевич ничего мне по этому поводу не сказал. Рисунок же «Дон Кихота» во втором номере он счёл за проявление снисходительности и попытку дистанцироваться от его точки зрения.
«Дон Кихот никак не устраивает меня потому, что все знают, кто такой Дон Кихот. Он, прежде всего, сумасшедший. Больной человек, совершенно оторванный от реальности, воспринимающий её крайне неадекватно… Просто трудно представить, чтоб в своё время Мандельштаму, скажем, или Оболдуеву кто-нибудь да не тыкал – в нос или за глаза – именно этим персонажем. В корне ошибаясь: Мандельштам, Оболдуев, Хармс или Булгаков, или Мартынов, Глазков с реальностью были связаны как раз не слабей других, а крепче. Что считать реальностью. Вы понимаете, дело не в том, чтобы Всеволоду Некрасову сопоставиться с любым из названных как автору. Это не моё авторское дело. Но позицию свою я, думаю, сравнить могу с чьей угодно – и с позицией вышеперечисленных авторов у моей собственной действительно налицо кое-что общее: положение изолированности. Отсутствия. Вопрос - где? В реальности я отсутствую, как Дон Кихот, или в системе, как Хармс и другие?», - написал мне Некрасов, а потом повторил это же почти дословно в телефонном разговоре.
Всеволод Николаевич предложил мне прекратить публикацию письма или допечатать первое письмо до конца с объяснением, что название принадлежит редактору, а не автору. Впрочем, сказал Некрасов, есть ещё третий вариант – принести печатные извинения за всё и напечатать оба письма, как мы договаривались.
В пятом номере я опубликовал окончание первого письма к Виру, а ещё через полтора месяца, будучи в Москве, позвонил Всеволоду Николаевичу. Не дав мне говорить, он попросил меня, если есть такая возможность, приехать в гости. Я старался не оправдываться, сказав ему, что мне неисключимую реальность Некрасова в поэзии доказывать не надо и что он является важнейшей и принципиальной фигурой во втором русском авангарде, в его конкретистском и концептуалистском воплощении (конкретизм Некрасов считал более точным термином, чем концептуализм). Но при этом и Пригова, и Рубинштейна считаю очень значительными и значимыми авторами, на мой взгляд, не причастными к «небытию» Некрасова в версии Гройса и иже с ним.
Всеволод Николаевич смягчился, неожиданно для меня вспомнил фильм «Вокзал для двоих» и назвал эту картину Рязанова настоящим искусством. И начал доставать из коробок, рулонов, из-за шифоньера работы Немухина, Рабина, Булатова, Васильева. Невероятные работы. С наибольшей теплотой он говорил об Олеге Васильеве, остраняющимся от инерции и штампа с сохранением человеческой интонации. Вдруг начал рассуждать о повторах, как об оживлении смысла и слова, как о вговаривании в слово и в биографию. «Вот у вас же совсем другие стихи, я вижу за ними вас, Самару, время. Вы вот посчитали странным, что я сказал про «Вокзал для двоих» Рязанова. Но в этом нет никакой приготы. Как не могло этого быть у Яна Сатуновского. Как у Мандельштама, у которого речь убегает от конвоя». Каюсь, я запомнил, а потом чиркнул на листочек эту реплику Некрасова, потому что он упомянул в ней и меня. Но смутное сопоставление Эльдара Рязанова, которого я не воспринимаю в пространстве искусства, и Сатуновского с Мандельштамом, без коих для меня нет русской поэзии, показалось мне сколь абсурдным, столь и очень некрасовским.
Тонко, глубоко и технологически размышляющий о поэзии Всеволод Николаевич нередко поражал меня неприкаянностью и наивностью, без которых было бы невозможно его преображённое прямоговорение.
В 14, 15 и 16 номерах «Цирка «Олимп» в 1996 году вышло второе письмо Некрасова к Виру, я сообщил читателям, что название текстов дано редактором, с небольшими перерывами практически каждый год я заезжал в гости к Всеволоду Николаевичу, где перед беседой Анна Ивановна обязательно кормила меня домашним обедом из «советской юности».
Не уверен, что заслуженно, но я удостоился особой благодарности Некрасова за свою рецензию его совместной с женой книги «Пакет». Сосредоточенный не на своей исключительности, а на «исключении» себя из первого ряда новой русской поэзии, он подчеркнул в моей рецензии строчку «объективное зло, объективное предательство, объективное равнодушие всё равно зло, предательство и равнодушие».
Были и новые обиды. Генрих Сапгир передал мне «не совсем те стихи» Некрасова для публикации в рубрике «Самиздат века». Всеволод Николаевич выбрал бы другие тексты, но ведущим рубрики был всё-таки Сапгир. А после того, как из-за дефолта 1998 года прекратил своё существование «Цирк «Олимп», я в сборнике «Избранный «Цирк «Олимп» разместил не фрагмент одного из писем Некрасова, а его маленькую статью про Лианозовскую группу. Он сам мне разрешил выбрать любой его текст, но моим выбором был недоволен.
В 2000-м году Всеволод Николаевич напомнил наш разговор пятилетней давности. О том, чем закончится короткий период российской демократии, которую присвоила себе, как он говорил, «борзота с наукой не знать и искусством не уметь». Это было вскоре после «Курска» и президентских выборов.
В начале 2001-го года я ещё раз обманул надежды гениального поэта. Нет, я и сам в какой-то момент поверил, что наш замысел осуществим. Директор самарского выставочного центра «Экспо-Волга» Наталья Лелюк согласилась привезти в Самару выставку живописи и графики из коллекции Всеволода Некрасова. Я убеждал её, что необходимо создать литературно-художественный музей Некрасова в Самаре, что это один из самых крупных ныне живущих европейских поэтов, что появление такого музея в нашем городе сделает и её частью истории российского и мирового искусства. На какое-то время поверил в это и Всеволод Николаевич, сначала посматривавший на меня, как на Бендера во время его бессмертного монолога о Нью-Васюках. Всё сорвалось из-за необходимости оформления весьма значительной страховки. Некрасов отлично знал цену работам, которые дарили ему Рабин, Немухин, Булатов, Инфанте, Васильев, Кабаков, Мастеркова, Кропивницкий, Пивоваров, Шаблавин, Рогинский, Бахчанян. Спонсор выставки и будущего музея рисковать своими деньгами не захотел. «Я, конечно, очень уважаю Николая Алексеевича Некрасова, но рисковать семейным бизнесом не имею права», - заявил он после некоторых раздумий.
8 и 9 декабря 2005 года Некрасов второй раз в своей жизни приехал в Самару. Вместе с ним приехала и его жена Анна Ивановна Журавлёва. Их пригласил Самарский госуниверситет на конференцию «Коды русской классики. Проблемы обнаружения, считывания и актуализации».
Мы снова бродили по старой Самаре. Он снова, как и в первый свой приезд, был счастлив. Им интересовались, его просили расписаться на своих книгах, ему задавали вопросы. Он снова был живым классиком. Пусть и в узком «циркоолимпийском» и университетском кругу. Но именно этот круг два дня бережно окружал старого гениального поэта с детским обидчивым лицом. Об этом он чуть позже написал в «Самаре: слайд-программе», которая была опубликована на портале «Цирка «Олимп»+TV стараниями Елены Пенской и Галины Зыковой в 2013 году.
В последний раз я встретился с Некрасовым на его даче в Малаховке 16 июля 2007 года. В этот день умер Дмитрий Александрович Пригов. «Неужели я пережил Диму физически», - почти шёпотом произнёс Всеволод Николаевич. Полтора месяца назад умер Борис Ельцин. Ощущение окончательного расставания с так и не сбывшейся Россией, несмотря на щипки самоиронии, не покидало меня на протяжении всей дороги к Некрасову. Я с товарищем ехал в Москву из Самары на автомобиле, в 10 часов пришла «эсэмэска» о смерти Пригова.
Был жаркий, душный, булгаковский день. Для коллекционного издания «Мастера и Маргариты» я брал интервью у современных поэтов и прозаиков об их отношении к этому роману. Всеволод Некрасов был первым. И единственным, кто почти без всяких оговорок абсолютно серьёзно назвал этот текст одним из лучших русских романов ХХ века. Художественным явлением и поступком Булгакова, переигравшего задушившую его систему. Местью и возмездием, которое стало возможно благодаря мастерству и подлинности. Мои слова о массоидности, беллетристичности, ситуативности и «советскости» феномена «Мастера и Маргариты» Некрасов посчитал незаслуженными. Булгаков был дорог ему, как пример одиночки, воздающей Массолиту. Той самой системе, которая, по его мнению, возникла и на месте советской. И которая разбудила «нынешний ужас в кожанках».
Абсурдной, сюрреалистической и одновременно лубочной была и дача как таковая. Простой перекошенный деревянный домик с открытой верандой, со старой распадающейся мебелью, ковриками, огромным котом и доброй, мудрой Анной Ивановной. Маленький лысенький пятачок перед калиткой и полностью заросший дикими деревьями, в основном клёнами, крошечный дачный участок. Стройные, худосочные деревья отчаянно боролись за место под солнцем. Они росли так плотно, что между ними едва можно было протиснуться. На вопрос «Является ли для него антисемитизм Булгакова антибольшевизмом?», Всеволод Николаевич болезненно ответил, что это были соположные явления. «Такое количество определённых фамилий среди тех, кто травил Булгакова, не может быть случайно». Тут же Некрасов заметил, что антисемитизм – это мерзость, что Германия была справедливо наказана за это, и сама потом освободилась от этой скверны, что его самые любимые и самые важные поэты Осип Мандельштам и Ян Сатуновский, что Александр Левин и я много для него сделали (меня он помянул, вероятно, потому что я стоял напротив него), что во время «дела врачей» и борьбы с космополитизмом он, как мог, защищал своих друзей от этой нацистской гадости. Но… Вот и его изолируют, забывают, вычёркивают, отодвигают люди с теми же фамилиями, и это очень опасно для всех, это провоцирует «черносотенную нечисть». Гройс, Бакштейн, Эпштейн, Рубинштейн, Айзенберг, начал перечислять Некрасов. «Всеволод Николаевич, вы же очень ценили Льва Рубинштейна и Михаила Айзенберга. И разве фамилия для вас и есть национальность?», - остановил я перечень фамилий. «Я сейчас не о поэзии, а о позиции. И они тоже», - возразил мне Некрасов. «Неужели вы всё это всерьёз? Это же глубочайшее заблуждение, болезнь. А чтобы на это сказали Мандельштам и Сатуновский?», - попробовал я избавиться от наваждения. «В России никогда не было того, что случилось в Германии, и надо сделать так, чтобы этого никогда не случилось. Я отчасти согласен с Солженицыным. Если у него были такие ноты. Плохо его кусали, недобросовестно. Перекос перекосом, но Швондер был», - не отвечая впрямую на мой вопрос, пробормотал Всеволод Николаевич. Я не стал обострять наш диалог до предела…
После паузы Некрасов вспомнил, как в юности подражал Маяковскому, Есенину, Цветаевой, потом Мартынову. Главным и самым сильным его потрясением после Мандельштама были стихи Сатуновского. Сама возможность таких стихов. В завершение нашей встречи Некрасов по моей просьбе прочитал несколько своих старых и новых стихотворений.
«Погоди// Я посмотрю// Как идут/ Облака// Как идут дела»…
Я был уверен, что вижу живого Всеволода Николаевича Некрасова в последний раз.
24 марта 2009 года, в день его 75-летия, за полтора месяца до смерти Некрасова, ни одно, как мы по инерции говорим, центральное средство массовой информации не поздравило и не вспомнило поэта. Вдруг на канале «Культура» появилась фотография Некрасова, и голос за кадром произнёс: «Сегодня своё 75-летие отмечает поэт-новатор, теоретик литературы, участник Лианозовской группы Всеволод Некрасов». На экране появилось стихотворение: «Я помню чудное мгновенье/ Невы державное теченье// Люблю тебя Петра творенье// Кто написал стихотворенье// Я написал стихотворенье».
Я тут же позвонил Макарову-Кроткову, чтобы Саша сообщил Всеволоду Николаевичу, что он есть. Есть даже для «этих».
А 9 июля 2014 года выставка «ЖИВУ и ВИЖУ» всё-таки приехала в Самару. В Самарском художественном музее было представлено семьдесят шесть работ из собрания Некрасова, содержащего более трёхсот живописных полотен и графических листов и переданного Государственному музею изобразительных искусств имени А.С.Пушкина после смерти замечательного поэта литературоведами Галиной Зыковой и Еленой Пенской. Многие из них Всеволод Николаевич показывал мне в своей тесной квартире на Большой Остроумовской…
И. А. Панаев
Для публики важно знать: существовало ли противоречие между всем прекрасным и добрым, наполнявшим его произведения, и нравственными качествами того, кто так хорошо выражал это прекрасное и доброе? Существовал ли разлад между добрым чувством, выраженным прекрасным стихом, и чувством, живущим в сердце поэта? На это я твердо и не колеблясь, отвечу: никакого разлада не было. Некрасов по своим нравственным качествам не противоречил вовсе тому образу, который рисовался воображением многих не знавших его почитателей его таланта. Он был человек мягкий, добрый, независтливый, щедрый, гостеприимный и совершенно простой; но достаточною твердостью характера он не обладал. Обстоятельства сложились так, что ему почти, всю жизнь пришлось проводить в полуофициальных кружках. Это не была его естественная среда, а потому в ней он не мог чувствовать себя свободным: внутренние движения были связаны, женированы; сердце -- сжато. Вследствие этого, несмотря на врожденные мягкость, снисходительность и простосердечие, -- внешние приемы казались иногда сухими, угловатыми и от них как бы веяло холодом.
А. В. Дружинин
Господин Некрасов много принес жертв временному элементу поэзии, но жертвовал ему не из рутины, не из расчета, не из увлечения чуждым авторитетом, а с полной свободой сознания, вследствие своей организации и склада своего таланта. Он не кидал грязью в алтарь чистой поэзии, но всегда подходил к нему с любовью и благоговением, даже преувеличивая свои слабости и считая себя более недостойным жрецом, чем он был им, в самом деле. Он не издевался над высшими проявлениями вечного в поэзии и всегда был готов ответить на призыв музы, куда бы она его ни увлекала. Оттого мы видим, и постоянно будем видеть в Некрасове истинного поэта, богатого будущностью и сделавшего достаточно для будущих читателей. Даже многие из его преднамеренно-наставительных стихотворений нам нравятся, ибо они созданы без усилий и притянутой мысли, -- мы очень хорошо знаем, что срок их славы недолог, но и за временное их влияние остаемся вполне благодарными. Этими стихотворениями он привил несколько дельных мыслей в обществе, ими развивает он массы людей малоразвитых и непривычных к пониманию поэзии. В них он был прям и искренен, ими достигнул он всего, что только можно было достигнуть с таким слабым орудием.
А. А. Григорьев
Глубокая любовь к почве звучит в произведениях Некрасова, и поэт сам искренно сознает эту любовь. Он, по-видимому, не жалеет, как Лермонтов, что этой любви «не победит рассудок», не зовет этой любви «странною». Одинаково любит он эту Почву и тогда, когда говорит о ней с искренним лиризмом, и тогда, когда рисует мрачные или грустные картины; и мало того, что он любит: его поэзия всегда в уровень с почвою -- тогда ли, когда в мрачный, сырой осенний вечер, с поэтически-ядовитым озлоблением передает заседание «клуба вороньего рода» и с наружным равнодушием и внутреннею глубокою симпатиею разговор двух старушонок, сошедшихся у колодца; тогда ли, когда в душной больнице подсматривает он высокую сцену поднятия любовью падшего человека и слышит...всепрощающий голос любви, Полный мольбы бесконечной...
Николай Алексеевич Некрасов
Николай Алексеевич Некрасов
Впервые напечатан в "Вестнике Европы" (1908. - Э 5) как 3-й раздел
"Отрывков из воспоминаний". В составе цикла "Тургенев. - Достоевский. -
Некрасов. - Апухтин. - Писемский. - Языков" помещен во 2-м томе "На
жизненном пути" во всех трех изданиях (Спб., 1912; Спб., 1913 и М., 1916);
также был включен в книгу Кони "1821 - 1921. Некрасов, Достоевский. По
личным воспоминаниям" (Пб., 1921). Это юбилейное издание автор сопроводил
вступлением, в котором, в частности, писал:
"На моем долгом жизненном пути судьба послала мне личное знакомство с
Некрасовым и Достоевским, Львом Толстым и Майковым, Тургеневым и
Гончаровым, Писемским, Соловьевым, Апухтиным, Кавелиным и др.
Воспоминаниям о двух из них посвящается настоящая книжка, ввиду того,
что в настоящем году исполнилось и исполняется 100 лет с рождения
Некрасова и Достоевского". Очерк вошел в 5-й том мемуаров "На жизненном
пути". Печатается по т. 6 Собрания сочинений.
С. 140. "поэзия и не ночевала" - слова Тургенева в письме к Полонскому
от 13/25 января 1868 г. (Поли. собр. соч. и писем: Письма. - Т. VII. - М.;
Л., 1964); вообще для Тургенева в его отношении к поэту характерна (и
закономерна!) обусловленная разницей идейно-художественных задач эволюция,
принявшая особенно резкие формы после раскола в "Современнике"; до этого
Тургенев признавал, что многие стихи поэта "пушкински хороши", а иные даже
"жгутся", будучи собранными "в один фокус" (Там же. - Т. II, III. - М.;
Л., 1961, по указателю).
С. 140. строки из поэмы "Кому на Руси жить хорошо".
С. 141. из стихотворения "В неведомой глуши, в деревне полудикой..."
очерк "Петербургские углы" вошел в состав альманаха "Физиология
Петербурга" (Спб., 1845. - Т. I - II), где кроме Некрасова - редактора и
автора, как в других его сборниках, участвовал еще ряд писателей.
С. 147. в потрясающих стихах - "Про холопа примерного - Якова верного"
(поэма "Кому на Руси жить хорошо").
С. 148. из стихотворений "Поэт" и "До сумерек".
Ф. А. Викторова, которую Некрасов называл Зиною (? - 1915), последняя
жена поэта.
С. 149. о судье Загибалове едко отозвались "Отечественные записки"
(Э 10 за 1872 г.) заметкой публициста-демократа Н. А. Демерта. Получив
от мирового ответ, журнал снова вернулся к этой истории, окончательно
разоблачив последнего: он наложил штраф на меню как на "бесцензурную
литературу".
С. 150. из стихотворений "Рыцарь на час" и "Ликует враг".
С. 151. пьяные люди... добрые люди - мысли Снегирева, персонажа романа
"Братья Карамазовы".
Боровиковский А. Л. - талантливый юрист, поэт демократических взглядов.
Далее - начальная строка из стихотворения "На смерть Некрасова"
(Отечественные записки, - 1878. - Э 1), умершего в последние дни 1877 года.
С. 152. строки из стихотворения "Умру я скоро...", написанных за 10 лет
до кончины.
С. 153. К. Д. Кавелин в молодости посещал кружок Герцена-Грановского,
дружил с Белинским, позднее был близок к кругу Чернышевского, что но
помешало ему в пору монархических увлечений "сильной властью",
"понимающей" интересы народа, оправдать расправу над ним; автор
верноподданнической записки на имя царя "О нигилизме и мерах против него
необходимых" (1866). Вместе с тем - под влиянием Некрасова - проявил
определенный неподдельный демократизм в своих воззрениях, на что и
указывает Кони.
С. 156. усадьба Некрасова - ныне дом-музей Некрасова возле поселка
Чудово Новгородской обл.
Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова
Художник М. 3. Шлосберг
Кони А. Ф.
К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.
В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.
К --------------- 80-89 PI
М-105(03)89
ISBN 5-268-00133-7
Анатолий Федорович Кони
ИЗБРАННОЕ
Редактор Т. М. Мугуев
Художественный редактор Б. Н. Юдкин
Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко
Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.
кр.-отт. 26,04. Уч.- изд. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 5 р. 40 к.
Изд. инд. ЛХ-245.
Ордена "Знак Почета" издательство "Советская Россия" Госкомиздата
РСФСР. 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
Warning: mysql_fetch_array(): supplied argument is not a valid MySQL result resource in /home/u26690/data/www/nekrasow.org.ru/lib.php on line 1849
"Николай Алексеевич Некрасов" - творчество поэта
Биография, тексты стихотворений и поэм, статьи, информация о музеях поэта.
nekrasow.org.ruкопияна сайте
© 2003-2010 Rulib.NET
Координатор проекта: Российская Литературная Сеть, Администратор сайта: Мария Семенова. Сайт работает под управлением системы "Электронный Библиотекарь" 4.7
Перепечатка материалов сервера возможна лишь при обязательном условии ссылки на ресурс http://www.nekrasow.org.ru/ , с указанием автора материала и уведомлением администрации ресурса о дате и месте размещения. Проект осуществляется при информационной поддержке "Библиотеки классической литературы".
IQB Group: создание сайтов и web дизайн, продвижение сайтов и оптимизация сайта.
Знакомство с Всеволодом Некрасовым произошло в 89-м году, в мастерской художника Николая Полисского. Там же я познакомился с Джерри Янечеком, который переводил Некрасова и писал о нем. Джерри пригласил меня на прием к американскому послу Мэтлоку, где собрался цвет литературной богемы. Я впервые услышал тогда прекрасный доклад Джерри о Некрасове – и сразу же вступил с ним в полемику. Мне показался анализ Джерри блистательным – но слишком формальным, я почувствовал в Некрасове новый для себя психологический жест, чуть ли не есенинские нотки, и написал потом об этом статью (которая предваряла публикацию стихов Некрасова в альманахе «Теплый стан»). Но до этой публикации мне удалось дать рецензию на сборник «Стихи из журнала» в «Литературной газете», которая оказалась первым упоминанием Всеволода Некрасова в массовых изданиях. Все это получалось как-то само собой, легко: в «ЛГ» я попал незадолго до того сам – давал интервью по поводу выхода в свет нашего альманаха «Кукареку», и тут же сходу предложил написать о Некрасове – и пошло! Тогда там работал Борис Кузьминский, с легкой руки которого потом у меня вышло множество текстов в самых разных изданиях – от «Независимой газеты» до «Табурета».
Мы часто виделись с Всеволодом Николаевичем и его милой и умнейшей супругой Анной Ивановной Журавлёвой, бывали у них дома, где он познакомил меня с литераторами Иваном Ахметьевым, Александром Левиным, Еленой Пенской, Владимиром Тучковым и художниками Франциско Инфанте, Эриком Булатовым и Олегом Васильевым… Всеволод Николаевич был щедрым на знакомства человеком – он ввел меня в круг «лианозовцев» – и ближе всего я сошёлся с Игорем Холиным, с которым мы оказались соседями – и дружили потом почти десять лет, до его кончины. Самые чудесные воспоминания той поры – поездки на дачу в Малаховку: Всеволод Николаевич и Анна Ивановна были очень гостеприимными хозяевами, помню не только чудесные беседы об искусстве и литературе (Всеволод Николаевич читал мои рассказы – и много любопытного сказал о них), мы катались на велосипедах, купались в пруду. Однажды мы вместе с Валерием Черкашиным загорали на озере – и он сделал фотографию, которая обошла потом много выставок: Всеволод Николаевич, Светлана Конеген и я…
Я написал три эссе о поэзии Некрасова, третье – предисловие к его новому сборнику – опубликовать не удалось, потому что отношение Всеволода Николаевича ко мне изменилось внезапно и надолго. Дело в том, что я опубликовал рецензию на сборник «Теплый стан» в «Литературной газете» – где не упомянул о стихах Некрасова в сборнике. Сделал я это потому, что считал, мол, негоже писать о публикации, которую сам устроил (через главного редактора «Теплого Стана» Михаила Белютина) и к которой писал предисловие…
Всеволод Николаевич долго мне этого простить не мог. Но не будем о грустном: моя первая публикация в «Лит. газете» не канула в Лету, о ней написал в своем дневнике 1990 года Егор Отрощенко – и опубликовал позже на страницах «Русского журнала»:
Всеволод Некрасов
Стихи из журнала. – М.
«Это речь, из которой вырываются самые банальные, простейшие слова, но несут они нагрузку психологического жеста, окраску досады, раздражения, ерничества… откровения. Не со словами, по существу, работает поэт, а с импульсами ощущений, пауз и изломов между ними. Кажется, что мысль приходит в голову неожиданно и для самого автора – и энергетическая отдача, привкус неспровоцированного озарения делает стихи уникальными при видимой безыскусности…
Всеволод Николаевич Некрасов – поэт, которого тридцать лет не печатали в нашей стране. Абсолютный чемпион по умолчанию. В прошлом году появились первые журнальные публикации – в «Дружбе народов» и «Пионере». И вот вышла первая книга…
Но главное – что любители поэзии могут теперь беседовать с этими удивительно живыми, беспрецедентно свободными стихами. Этой свободе завидуешь, ею хочется дышать, она – завоевание мужества поэта…
Это совсем новые стихи… В них нет позы. Ими можно разговаривать легко. И о самых тонких вещах». (Ю. Нечипоренко. Некрасов третий. «Литературная газета», №13.)
Мы встречались с Некрасовым позже в Литературном музее на Петровке, раскланивались и улыбались друг другу – но той близости, того душевного восторга, который вел нас по пути любви к поэзии, к авангарду и всему новому, и довел до озера в Малаховке, где мы были предельно открыты друг другу, уже не было…
Но осталась фотография, которая благодаря мастерству Валерия Черкашина, передает уникальную атмосферу того времени.
Статья была написана для сборника, посвященного Вс. Ник. Некрасову.
